смолы.
Валя запрокинула голову, разглядывая вершину ели, неподвижную, как и любая травинка в это утро.
— Вдруг упадет? — сказала она.
— Мне почему-то кажется, что она всегда будет стоять так, — ответила Таня. — А вообще страшно, когда смотришь, правда?
Снова прогремел выстрел…
У Тани стало вдруг необыкновенно хорошо на сердце. Так было в то утро, когда от березки лился в окно золотой свет. Откуда пришло это чувство, Таня объяснить себе не старалась. Она просто стояла, обняв ствол ели, как и недавно, когда ее застал здесь Алексей, и, прислушиваясь, кажется, ждала нового выстрела.
Отсюда, сверху, Елонь была еще более красивой и светлой. И оттого, что небо было слепящее, слепила вода, отражавшая его, пылали на берегу кроны осин, Танино лицо показалось Вале каким-то особенным. «Разве мог Алеша не полюбить ее?» — горестно подумала она, вспоминая то, что видела тогда вечером сквозь забрызганное дождем стекло. И еще один выстрел (наверно, Алексея!) порвал последнюю паутинку, которая сдерживала желание узнать все.
Но произнесенное Валей слово прозвучало не вопросом, а скорее подтверждением уже известного.
— Любишь… — проговорила она почти в самое ухо Тани.
— Люблю.
И слово это, произнесенное Таней, показалось Вале громче недавнего выстрела, хоть и знала, что услышит именно это. Нагнувшись, она сорвала сухую и жесткую, как проволока, травинку и стала туго обкручивать ею палец так, что кончик его даже побелел. Слез больше не было, — да и к чему они теперь, когда все свое исчезло окончательно?
Обернувшись, Таня увидела унылое Валино лицо и ее белый, натуго перетянутый палец.
— Что с тобой? Нездоровится? — спросила она. — Ты что с пальцем делаешь? Распусти сейчас же… Ну что ты, Валя?
— Так… — безразличным голосом ответила Валя, покорно разматывая травинку, и вдруг, словно духу набравшись, сказала: — Алеша такой человек… такой… Очень хороший он! Ты счастливая, Таня…
— Ты про что?
— Я знала, что он полюбит тебя, — не отвечая, продолжала Валя… — Боже мой, если бы я была, как ты, если бы…
Таня молчала. Только сейчас до нее дошел смысл начатого Валей разговора.
— Я давно догадывалась, — продолжала Валя. — Ты работаешь вместе с ним, видишь постоянно. А разве можно не полюбить его? Потом… — Но тут следовало сказать главное, и Валя замялась. — Потом, я шла к тебе и остановилась у окон. Танечка, милая, только ты не подумай, что я подсматривала. Я шла к тебе и… увидела. Я не могла не поднять голову возле его окон…
Таня окончательно поняла все.
Это было как пробуждение от недолгого забытья, в котором видела вещи не на своих местах, а чудесно, хоть и не вполне прочно, переставленными. Все определялось. Да и как могла она представить себе все иначе, как могла? Таня вдруг поймала себя на том, что пытается объяснить свое неожиданное и невольное чувство к Алексею. «Ну конечно, это же никакого отношения к любви не имеет. Ведь любовь-то не примеривают! Вот Валя сказала: разве можно не полюбить его! А я?.. Бессовестная! Девчонка!»
Таня взяла Валю за плечи и, вытянув руки, внимательно и строго посмотрела в ее лицо. Только это была строгость к себе.
— Нет, Валя, нет, — твердо произнесла она.
— Что нет?
— Все.
— Но ты же сама…
— Нет, Валюша. — Таня неожиданно обняла Валю, крепко прижалась щекою к ее щеке. — Спасибо тебе…
— Мне? За что?
— Просто так. Не спрашивай и… успокойся.
— Значит…
— Я же тебе сказала: нет. Просто размечталась и... Словом, я думала о… другом человеке.
— Значит, правда?
Глаза Вали радостно расширились и повлажнели. Она схватила Таню за плечи, затрясла ее, повторяя:
— Правда? Танечка, да? Правда? Ну скажи, правда?
— Дурочка, — ласково, тоном, каким говорят с детьми, ответила Таня. — Разве такими вещами шутят?
И тут, когда все стало ясно, Валя вдруг почувствовала, что теряет силы. Она опустилась на подсохшую траву. Села, поджав ноги, и провела рукой по голове. Пуховая шапочка съехала на затылок, волосы рассыпались. Ну чему, чему она обрадовалась? Алеша-то ведь и не смотрит на нее. Радость оборачивалась той, старой горечью: снова открывалась дорога терзаний.
Таня села и обняла Валю за плечи. Долго сидели молча. Потом Валя сказала:
— Все равно он не полюбит меня. Все равно не полюбит. Он упорный, сильный — а я? Потеряшка… Ну что, что он откроет во мне? Ведь, если любишь, в человеке должно что-то открыться… — Валя замолчала на минуту, соображая, правильно ли, так ли выразила она мысль, которой поделился с ней когда-то Алексей. Потом заговорила путано и многословно — о себе, о своем одиночестве. Кто она? Грошовый инженеришко. Соломинка, оброненная у дороги неизвестно кем…
В Валиных глазах, голубых и по-осеннему светлых, тоже, как в небе, билась радужная паутинка.
— Это самый разъединственный свет в моей жизни. — Она делилась самой сокровенной своей мечтой, давним своим желанием — пожертвовать собою для Алексея, желанием, которое, как и многие несбыточные желания, и возникло-то, может, от самой невозможности осуществить его. Да-да! Если человеку нечего открыть в жизни другому, он должен пожертвовать собою для него. Она часто представляла себе, что вот кто-то приходит к ней и говорит, что он, Алеша, очень болен. Нужна операция, иначе — смерть. Надо заменить сердце, но кто из живых согласится отдать свое? Валя соглашается. К чему ей сердце? Пусть живет он! Она видит Алексея. У него худое изможденное лицо, без кровинки. Говорит ему: ты будешь жить! Ее уводят, и она знает — это конец. Делается страшно и необыкновенно хорошо…
— Я иду и знаю, — совсем тихо, переходя на шепот, закончила Валя, — сейчас меня не будет. И никогда больше… А он поправится… — По Валиным щекам побежали слезы. Поспешно вытянув из рукава платок, она стала вытирать глаза, но слезы не унимались.
— Перестань, Валя, возьми себя в руки, — успокаивала Таня, сжимая ее пальцы.
— Я не могу, не могу, — давясь слезами, проговорила Валя. Она все вытирала и вытирала глаза. — Ты ведь не знаешь, Таня, не могу потому, что… Это в мечтах я «героиня», а на самом деле… я дрянь! Я реву оттого, что мне себя жалко!
Валя с трудом успокоилась и долго молчала. Она сидела, обрывая сухие метелки трав. Потом сказала:
— Ну посоветуй, Таня, скажи: что делать? Что?
— Советовать… Это же любовь, Валя. Любовь… это очень трудно. Как и все в жизни, впрочем. — Таня помолчала и повторила: — Как и все в жизни.
Валя все обрывала и обрывала травинку за травинкой, скручивала, мяла в пальцах. Вдруг Таня схватила ее за локоть.
— Смотри, смотри, ястреб!
Над Елонью на неподвижных распластанных крыльях плыл ястреб. В светлом небе он казался почти черным.
— Как он красиво летит, — сказала Таня. — Который раз я вижу его, все сюда летает. — Она
