ничего не говоря, внезапно кинулся вверх по лестнице, на площадку второго этажа к запертой изнутри на крюк двери запасного выхода. «Самому-то смыться бы! — пронеслось в голове Розова. — Пускай старый пестерь один кашу расхлебывает». Сбросив крюк, он толкнул дверь и стремглав ринулся вниз по лестнице с другой стороны корпуса. Неведомо откуда взялась прыть и у Ярыгина. Скатившись со ступенек, он вприскочку помчался вдоль забора, насмерть перепуганный, и никак не мог поспеть за Степаном, который необыкновенно быстро удалялся от него.
Поднявшись на второй этаж вслед за взволнованным, запыхавшимся Сашей Таня, Шадрин, Алексей и Илья Новиков не обнаружили ничего, кроме отворенной двери запасного выхода, свежих следов на заснеженных ступенях лестницы, на снегу возле корпуса. Следы шли и дальше, напрямик мимо штабелей к забору.
7
Илья Тимофеевич, которого Саша спозаранку известил о ночном покушении, пришел в цех сразу. Он хозяйским глазом оглядел прессы: все было в полном порядке.
— Вынимать-то когда будем? — поинтересовался Саша.
— Народ придет, тогда уж… при всех чтобы.
— Скорей бы уж, — нетерпеливо проговорил Саша.
— Терпи. Теперь-то уж все равно пакости кончились.
— Значит, это уж определенно они, да? — Глаза у Саши стали строгими.
— А ты думал кто? Эх, Шурка, Шурка! Ты вот молодой, тебе особо помнить полагается: два сорта людей на земле живет — человеки и человечишки. У одних забота— сделать побольше, у других — побольше денег слупить. Им все равно за что, лишь бы деньга, да потолще. И нам чем дальше, тем тошнее стает на грязь эту глядеть, хоть и меньше ее год от году. Сам посуди: ежели одежонка на тебе дрянь, рваненькая да припачканная, ты хоть по самые ноздри в грязи обваляйся — мало заметно будет. А ну-ка надень все новое, праздничное, светлое, да посади хоть крохотную грязинку? Душа ведь изболится, пока не смоешь. Вот и в жизни оно так. А всего досаднее, браток, что живут эти человечишки промеж нас, пользуются всем наравне, говорят по-нашему, наше дело делают, праздники наши справляют и за ручку с нами здороваются, а в душонке у них, худого не скажу, помойка! Вот, браток.
Саша слушал Илью Тимофеевича, глядя на него во все глаза и приоткрыв рот. Старик подергал бородку, усмехнулся.
— Рот затвори, сквозняком продует, — сказал он и тихо, тепло засмеялся.
— Таких в тюрьму надо, а то и под расстрел! — гневно проговорил Саша. — Хуже врага всякого такие вот.
— Ну это ты, браток, хватанул, — сказал Илья Тимофеевич. — У меня получилось спервоначалу: всего-навсего морду набить требуется. А после другое понял. Показать человечишкам, что ихнего ничего среди нашей жизни нету, кроме того куска земли, на котором ихние пятки стоят. Ну ладно, давай-ка, браток, к работе приготовляться, — неожиданно оборвал разговор Илья Тимофеевич и направился к своему верстаку.
Понемножку собирались люди. Они приносили с собою морозный воздух и непередаваемый запах первого настоящего снега, который с ночи валил и валил не переставая. Они снимали шапки и ватные куртки, отряхивали их у дверей и расходились пэ верстакам. Пришел и Тернин. Ярыгин ввалился уже после гудка. Только Розова почему-то не было.
Ярыгин поглядывал вокруг спокойно и независимо, будто вовсе ничего не произошло. Он неторопливо прошагал к своему верстаку, мимоходом обронив замечание насчет «снежку и погодки». Так же неторопливо разделся, повязал фартук и направился к прессу, в котором были зажаты еще вчера зафанерованные им щиты.
Начали освобождать и остальные прессы. Илья Тимофеевич распорядился разложить все щиты на верстаках, чтобы видно было. Осмотр закончили быстро. Браку не было.
— Ну, товарищ бригадир, доволен работой? — спросил Тернин, потрогав зафанерованную поверхность щита кончиками пальцев.
— Фанеровка первый сорт, — ответил Илья Тимофеевич. — Пал Афанасьич! — окликнул он Ярыгина, — ну-ка поди сюда, погляди, будь любезен, как оно по-доброму-то получается, когда пакостить некому.
Ярыгин вздрогнул, покосился на разложенные щиты, нехотя подошел.
— Ты, Тимофеич, насчет чего? — и уставился в бригадирово лицо на удивление ясным взглядом.
— А насчет того, что под замок-то, видать, не летят «чижи». Как скажешь? — Обычно спокойное лицо Ильи Тимофеевича сейчас стало гневным. Он не мог, не собирался прятать свою ненависть дольше. Смотрел на Ярыгина в упор. Ждал.
— Зря ты себя разостраиваешь, Тимофеич, — проговорил Ярыгин с мурлыкающими нотками в голосе, — да и народ в заблуждение заводишь, хе-хе… — Нарочито широкая улыбка распялила лицо Ярыгина. — Я при всем при том сам внимание обратил: аккурат новый клеек вчерася на бригаду получили, мудрено так называется… экстра, знать-то.
— Экстра, говоришь? — громыхнул Илья Тимофеевич. — Экстра, по-твоему, помогла? А мешало что? Какой клей? Какого он сорту и названия? Не контра ли, а? Ты такого не слыхивал? Отвечай, паскудная душа!
Илья Тимофеевич шагнул навстречу Ярыгину, но Тернин, стоявший рядом, и неизвестно откуда взявшийся Сергей схватили его за руки.
— Спокойно, батя, — сказал Сергей, — горячку не след пороть.
Наступила тишина.
— Ты ночью зачем на фабрику приходил? — спросил Тернин.
— Я, товаришш фабком, вчерася с самого вечера дома на полатях, извиняюся, пьяненький провалялся. Хоть старуху мою спросите, хоть соседей. Не мог я на фабрику наведаться, никак не мог. Да и к чему мне? — совершенно спокойно возразил Ярыгин.
— Тебя ж видали здесь, — не отступал Тернин. — Ты с Розовым был.
— На то моей вины нету, товаришш председатель, — все тем же мурлыкающим голоском ответил Ярыгин. — У меня, извиняюся, порядок: коль напьюся — шабаш! Нигде не шалаюся. Ну, а кто под градусом по фабрике колобродил, с какой такой стороны я виноватый, что ему померещилося?
Но не успел Ярыгин договорить, как вперед вырвался Саша Лебедь. Красные пятна ходили по его лицу, глаза горели гневом. Он подался к Ярыгину почти вплотную, лицо в лицо.
— Стой! Не пройдет тебе этот номер! — начал он скороговоркой, как будто и высказать торопился и боялся, что ему помешают говорить. — Я кого на лестнице у двери видел? Кто в замке гвоздем ковырялся? Не ты со Степаном? А кто по запасной лестнице удрал, пока я за народом бегал?.. Не отвертишься! Забыл, как в цехе, вот здесь, ты нас, молодежь, всякой грязью поливал, а сам что?.. — Голос у Саши вдруг сорвался. Он набрал полную грудь воздуха и, словно отыскивая потерявшиеся слова, прерывисто проговорил в самое лицо Ярыгина: — Я… я… я, худого не скажу… гнида ты, вот!
И вдруг, почувствовав, что и сила, и правда теперь уже окончательно на его стороне, замолчал, высоко вскинул голову и отступил, хлестнув по Ярыгину уничтожающим взглядом.
Тот отвернулся, заискивающе сказал Илье Тимофеевичу:
— Ты, друг-товаришш, все на меня напираешь, все какую-то пакость приклеить мне хочешь, а моего-то греха тут вовсе и нет. Ты вот не знаешь, а я как с вечеровки домой направляюся, так реденько же Степку Розова на лестнице не встречу…
— Товарищ Тернин! Дайте слово! Дайте, раз уж до того дошло! — раздался резкий голос Степана Розова.
Степан появился в цехе незаметно и слышал почти все. Он опоздал умышленно. Решил утром: «Пускай за опоздание таскают, а с остальным Ярыгин пускай один разбирается!» Люди расступились.
