5
Сергей Сысоев пришел к Ярцеву злой и взволнованный.
— Не могу больше, Мирон Кондратьевич! Все!
Он тяжело сел на черный клеенчатый диван, снял ушанку и устало откинулся на высокую спинку. Руки его беспомощно легли рядом.
— Что стряслось, Сергей Ильич?
— Выполнял я партийное поручение честно, крепился, терпел, а теперь, вижу, хватит! Нет никакого терпежу…
— Да ты толком расскажи, — попросил парторг.
— Никаких сил больше нет! Терпенью конец…
— Коммунисту истерика не к лицу, Сергей Ильич, — спокойно сказал Ярцев. — Давай отдышись и выкладывай, с чем пришел.
Сысоев поднялся, подошел к столу и, налив себе воды из графина, залпом выпил целый стакан. Потом утер губы и сел на прежнее место. Молча собирался с мыслями. Наконец заговорил:
— Давно я, Мирон Кондратьевич, добивался, чтобы на свою работу, на столярство, перевели, помните, должно быть… Тоска по ней. Такая тоска… Даже руки болеть начали от этой самой тоски: и ноют, и ноют… Только на том собрании партийном, как поручили контроль на складе, я промолчал. Промолчал бы и теперь, да чую, ну не прет дело… Вот Любченко, Озерцова — с ними легко, аккуратный народ, но как до Шпульникова дойдет у меня…
Тут, собственно, и начиналась главная беда Сысоева. Без недоразумений, принимавших иной раз характер и размеры скандала, не обходилось почти никогда, особенно если за Шпульникова вступался Костылев. Постоянное его заступничество привело к тому, что Шпульников совсем распоясался. Правда, Сысоев еще ни разу не уступил, но нескончаемые скандалы, или, как говорил он, нервотрепки, вконец измотали его.
В это утро Сысоев обнаружил возле дверей своего склада партию деталей, которые только вчера он бесповоротно забраковал. Детали лежали аккуратными стопками и, очевидно, приготовлены были к сдаче. Приглядевшись, Сергей Ильич заметил, что его карандашные пометки, сделанные вчера, просто-напросто счищены. Попавший в тупик Шпульников пытался второй раз подсунуть брак.
Шпульников работал во второй смене, поэтому Сысоев позвал Костылева, показал ему брак и предупредил, что ни одной детали без Шпульникова принимать не будет. Костылев отмахнулся было, но детали потребовали сборщики, и Костылев забеспокоился. Он сам пересмотрел все, но убедился, что Шпульникову помочь бессилен.
Шпульникова вызвали. Он пришел в воинственном настроении, вполне уверенный в помощи Костылева «ежели что», и с бранью набросился на Сысоева. Он перебирал детали, подносил то одну, то другую к самому лицу Сысоева, шумел:
— Ну что в ней брак, ну что? От других хуже принимаешь, а мои из принципа в сторону, да? Вот… Тебе Любченко поллитровки домой таскает, — думаешь, не знаю? Вот… Тебе и от Шпульникова то же требуется, да? Не дождешься! Вот… Не на того нарвался! — Шпульников сыпал оскорблениями и оглядывался по сторонам, отыскивая Костылева, но тот предусмотрительно исчез по каким-то обычным «неотложным» делам.
Сысоев дал Шпульникову выговориться, а когда тот выдохся, сказал, сдерживая раздражение:
— Забирай брак и девай куда хочешь. Подмоги не жди, смотался твой начальник. Видишь, не идет выручать? Понял?
Но Шпульников не понял. Он снова накинулся на Сысоева и в конце концов вывел его из себя.
— Убирайся отсюдова! — зычно гаркнул Сысоев. — Иди жалуйся!
— Буду жаловаться! В газету напишу! В райком партии поеду, расскажу, какой ты есть коммунист, продажная душа!
— Какой я есть коммунист, это мне перед партией отвечать, а не перед тобой!
… — Вот хоть верьте, хоть нет, Мирон Кондратьевич, — закончил свой рассказ Сысоев, — еще минута, и ляпнул бы я его промеж глаз! Не знаю, как удержался только. — Сысоев снова подошел к столу, снова налил воды, опрокинул стакан в горло.
— Вот и все. Дайте нервы в порядок привести, пускай к батьке на «художественный» переведут. Не мое это дело «блох» на складе ловить, не гожусь. Терпежу больше нет!
Он сел на стул возле стола, повесил голову.
— Значит, у коммуниста Сысоева «не стало терпежу»? — подвел итог Ярцев. — Так, та-ак… Значит, все наше большущее, наше партийное дело исчерпано, так что ли? — Ярцев сцепил пальцы и положил на сомкнутые руки подбородок, отчего на щеках его и возле рта собрались строгие складки. Он оперся локтями о стол и не сводил с лица Сысоева спокойных упрекающих глаз.
— Зачем так, Мирон Кондратьевич? — несколько растерянно проговорил Сысоев. — Я ж просто замену прошу. Ну невмоготу раз! Поймите… Есть кроме меня-то.
— Ты солдат? — перебил Ярцев.
— На Карельском сражался.
— Из-под огня бегал?
— Меня под огнем в партию принимали, — высоко поднимая голову, медленно и раздельно глухим голосом проговорил Сысоев.
— Ну вот, видишь? А здесь?.. Пускай другие коммунисты «под огнем», а Сысоеву работку полегче?
Сергей Ильич понуро молчал, водил пальцами по кромке стола. Стол этот еще год назад он сам полировал. А сейчас заметил: чьи-то пальцы успели протереть полировку до самого дерева… Он убрал руку. Ярцев заметил, улыбнулся.
— Вот объясни-ка ты мне, Сергей Ильич, — задушевно и мягко заговорил он, — неужели в мирные дни душа у человека перерождается, а? Похоже это на людей ленинской закалки, как скажешь? Там огонь и смерть, умирать стоя собирался, — а здесь? От плевков побежал в кусты отлеживаться?
— Так я же…
— Ну, конечно, ты хотел бы, чтобы противники нашего большого дела, и твоего дела, заметь, хвалили тебя. А партийная-то организация надеялась… Ну что ж, думать станем, как заменить.
Эти слова Ярцев произнес твердо. Расцепил пальцы. Опустил руки на стол.
— Мне помочь надо, посодействовать, Мирон Кондратьевич, — начал Сысоев. Но Ярцев перебил его:
— Но ты же не помощи просил, а замены. Эх, Сергей Ильич! Разве годится партийную организацию на испуг брать?
Сысоев молчал. Тихо посапывал под окном радиатор парового отопления. Становилось жарко. Ярцев встал, подошел к окну, распахнул форточку. Клубы морозного воздуха ворвались в комнату, закрутились… Сергей Ильич смотрел на широкую крепкую спину Ярцева, стоявшего у форточки, на его затылок. Пальцы снова проехались по кромке стола. Сысоев вдруг спохватился, убрал руку. А Ярцев, не оборачиваясь, сказал:
— Так, говоришь, Шпульников на тебя в газету хотел?..
— Пускай пишет! — хмуро отозвался Сысоев.
— Опоздал он. Кто-то опередил. — Ярцев обернулся к столу и развернул свежий номер газеты. — Вот, почитай. — И протянул газету Сысоеву.
На третьей странице была статья под заголовком: «Трудовые успехи северогорских мебельщиков». Сергей Ильич торопливо читал:
«…Грехи еще есть, но качество мебели уже неузнаваемо изменилось. И это говорит самый строгий контролер — покупатель…»
Дальше шли фамилии: «Беспартийный бухгалтер Е. М. Лужица… коммунист С. И. Сысоев, принципиальная строгость которого крепко помогает делу; промежуточный склад Сысоева стал непреодолимым рубежом для брака…»
Сергей Ильич дочитал статью. Лицо его стало виноватым и растерянным.
