— Ну и как же теперь? — с улыбкой прищурился Ярцев.
— Воля ваша… — глухо проговорил Сысоев, опуская голову.
— То-то вот наша воля. Наша воля и без твоей не обошлась. Ну ладно, пошли к директору, разбираться будем сейчас.
6
Токарева Костылев увидел из дверей раскройного цеха. Директор шел размашистым ровным шагом по натоптанной тропке к станочному цеху. За ним, жестикулируя и, по-видимому, объясняя что-то Гречанику, шагал Тернин. Позади всех шел Ярцев, глубоко засунув руки в карманы меховой куртки. В морозном воздухе было хорошо слышно, как скрипит под ногами снег.
— Разбираться пошли, не иначе, — пробурчал себе под нос Костылев. — Эх! И настряпал же мне этот дурак! — помянул он Шпульникова. — Выкручивайся вот теперь….
Настроение, испорченное с утра, стало совсем никудышным.
Костылев дождался, когда все скрылись за дверями цеха, и угрюмо пошел следом, зло щурясь от сверкания искристой, повисшей в колючем воздухе снежной пыли.
По правде сказать, настроение Костылева испортилось не сегодня.
В общем, ничего такого особенного с ним как будто не произошло и внешне ничего в жизни не переменилось. Он по-прежнему аккуратно приходил по утрам в цех, выписывал сменные задания, просматривал работу вечерней и ночной смен, ходил возле станков, следил за их работой, что-то там делал… Но все время испытывал пренеприятное чувство, будто все в цехе движется без его, костылевского, участия, и, не появись он здесь, завтра, через два… четыре дня, через месяц — все так и шло бы своим чередом. Он вспоминал досадную историю с клавишным прижимом, с глупейшей попыткой перевести из смены Илью Новикова; видел, как все меняется на его глазах. Взаимный контроль, новые инструменты, станки, каких ему и видеть до этого не приходилось, начавшееся возрождение былой славы, — какая частица его, Костылева, была во всем этом?
Его брала оторопь: жизнь уходила вперед, а он словно висел на подножке, еле держась и не зная, за что бы такое еще уцепиться. Понимал, уцепиться нужно, нужно удержаться любой ценой, иначе жизнь отшвырнет его, умчится, а он, вечно преуспевавший Костылев, будет семенить за нею, тщетно силясь догнать и зная, что не догонит все равно.
Предчувствие недоброго давно не давало покоя, еще задолго до этого морозного январского утра. Он помнил, как в конце декабря в новом клубе директор делал доклад. Говорил об успехах, о том, что мешало работать лучше, называл фамилии рабочих, мастеров, начальников. Кого-то хвалил, иных «протирал с песочком», но фамилию Костылева почему-то не называл вовсе. «Хоть бы уж отлаял как следует!» — думал тогда Костылев.
И теперь вот новая неприятность…
Навстречу Костылеву, пыля снегом, прямо по целине мчался через двор Шпульников.
— Директор требует! — выпалил он, останавливаясь. Глаза его были по-рыбьи выпучены, а щетина на постоянно небритых щеках выглядела сейчас какой-то свалявшейся и запутанной.
Костылев брезгливо поморщился и, не сказав ни слова, зашагал к цеху. Позади уныло пылил снегом Шпульников.
— Что это значит, товарищ начальник цеха? — строго спросил Токарев и показал на разбросанные по полу бракованные детали.
— Плоды безответственности мастеров, Михаил Сергеевич, — ответил Костылев, стараясь придать лицу вид помрачнее. — Ведь как старался. Сколько труда положил, в люди вытащить думал вот его, Шпульникова. Ну никакого толку! И вот вам результаты, — сделал он трагический жест в сторону груды испорченных деревяшек. — Никаких сил-возможностей больше нет!
— Да… «результаты», — пересматривая брак, произнес Гречаник.
— Так, говорите, «сил-возможностей» больше не стало? — спросил Токарев.
— Абсолютно! — подтвердил Костылев, не уловив иронии и сопровождая слова сокрушенным наклонением головы. — Я больше так не могу и прошу вас, Михаил Сергеевич… товарищ Ярцев… профсоюзная организация, или помогите мне повлиять на Шпульникова, или… или надо сказать товарищу, что он не годится. Вас жалеючи, Кирилл Митрофанович! — обернулся он к Шпульникову.
Тот стоял с перекошенным от испуга лицом утопающего, которому, едва вытащив на сушу, вдруг объявили, что спасли по ошибке и сию минуту кинут обратно в воду. Такого оборота дела он не ожидал.
— Вы что, не знали, что это брак? — спросил Гречаник, поднося к носу Шпульникова несколько испорченных деталей. — Люди ваши не знали? Костылев, кто на смене? Любченко? Пригласите его сюда! И пусть захватит с собой пяток деталей для сравнения.
Любченко пришел с охапкой только что обработанных деталей. Их тут же стали разглядывать и старательно сравнивать со шпульниковским браком.
— Небо и земля! — заявил Тернии, залюбовавшись брусками, что принес Любченко.
— Ты, Андрей Романыч, размеры прикинь, — подсказал Сысоев и подал Тернину мерный калибр. — Сначала вон те, а после эти вот… Ну что? Есть разница?
— Так не все ведь, — с трудом наконец выдавил из себя онемевший было Шпульников. — Есть где и выдержаны… Нате вот, мерьте — Он стремительно нагнулся и поднял несколько деталей. — Ну мерьте же…
— При чем здесь размер? — Гречаник взял у Шпульникова брусок. — Сравните с тем, что в руках Любченки.
— Так ведь к столярам же пойдет, зачистят, дело-то не потерянное, — взмолился Шпульников, раскусивший, что ему сейчас крепко влетит.
— Эталон давайте! — скомандовал Гречаник. — Мы попусту тратим время!
Токарев и Ярцев переглянулись.
Любченко принес эталон. Гречаник протянул Шпульникову бракованную деталь.
— Сравнивайте! — Помолчал и спросил: — Ну? Продолжаем спорить?
— Так ведь это… — начал было Шпульников.
— Это мною утвержденный эталон, — резко прервал его Гречаник. — Понимаете? Утвержденный!
Шпульников скоблил щеку и молчал. Эталон взял Токарев, уложил его на распяленной ладони рядом с любченковским бруском. Показал Ярцеву и Гречанику.
— Сравните! Рядовая деталь лучше утвержденного эталона. Это же показательный случай, товарищи! Александр Степанович, вы чувствуете, чем начинает припахивать это дело, а? Эталон-то устарел, отстал! Молодец Любченко!
Токарев отдал бруски Тернину, сказал Гречанику:
— Давайте-ка, товарищ главный, команду готовить новые эталоны; эти уже перестали быть мерилом лучшего.
— Если бы Шпульников старался, как Анатолий Васильевич, — вступил в разговор Костылев, — если бы слушал мои советы, ценил помощь, разве было бы так?
Он энергично начал перегребать бракованные детали, показывал их то директору, то парторгу, и заходил попеременно то с одной, то с другой стороны. Говорил без умолку, возмущался.
— Ну вот хоть эта! Это что? Ну взгляните! Видите— перекос угла. Это же ясно, наметанный глаз увидит сразу! Эх, Кирилл Митрофанович! Или вот эта! Михаил Сергеевич! Товарищ парторг! До чего вовремя вы явились, честное слово. А эта? Ну, чистейшее безобразие!
Шпульников понуро стоял в стороне и уже не ждал спасения. Он ждал приговора. Все молчали. А Костылева словно ветер закрутил-завертел. Он совал детали то Гречанику, то Любченке, крутился и лавировал, будто играл с кем-то в кошки-мышки.
— Ну какую ни возьми! Ну любая — хоть сейчас в печку! Сколько добра, сколько добра!
