– Патроны экономим, – сказал Галямов.

– Весь город загадили. Придётся убирать за собой. Союзники раззвонят в газетах, что Вена утонула в русском дерьме. Ивкин, ты чего тут расселся за яблонькой? Удобряешь, а тебе надо домой. – говорил комбат весело и устало. – Приказ подписан. Быховец, Панькин, Ивкин – направляетесь в танковое училище. Из отпуска, Ивкин, поедешь в Казань. Офицерами будете. На построении всё узнаете. …На тёщу будете бурчать после победы, Панькин.

8.

Усталый, обозлённый на себя, отпускник пересчитал припасы, полагая, что придётся жить в колодце, пока не сможет выбраться и раздавить тыловую крысу Фомкина. «Надо было не психовать, а согласиться с предложением этого гада ползучего. Написать записку маме, а уж потом, когда выбрался из этого каменного мешка, всё рассказать. Могут разобраться, понять, что не по своей воле оказался в ловушке. Напрасно загорячился, напрасно обозвал этого молчаливого мужика. Может, он любит мать. Может, и впрямь его сын. …Месяц смогу протянуть. Тушенка и консервированные сосиски, которые вёз сёстрам и маме, поддержит какое-то время. Хлеб кончился, но есть немного серых сухарей, есть пять кусков сахара. Есть вода. О смерти думать не буду. До дома два шага. Сюда бегал собирать берёзовый сок, драть щавель и слизун. Осенью в берёзовом колке много белых грибов. Что-то нужно придумать. Беречь спички. Есть буду мало, только утром и вечером. Должен быть выход».

Ивкин обнаружил на дне мешка пять винтовочных патронов. Решил добыть порох, обсыпать запасные портянки, скатать, привязать банку с землёй, поджечь и выбросить. Дымящиеся тряпки могут привлечь внимание. Неподалёку поле. Пора пахать. Увидят дым. Должны же ребятишки придти за берёзовым соком. Если патроны завернуть в портянки. Они вполне могут выстрелить. Это сигнал.

После четвёртой попытки тлеющие портянки смог подбросить вверх, и они остались на краю колодца. Пётр ждал выстрелов. Запах горелого материала не выветривался. Он видел дым. Ждал, когда воспламенится порох. …Патроны взорвались. Обрадовался. Первая победа. На выстрелы придут любопытные. Услышит шаги.

Ивкин сделал несколько приседаний и решил обследовать каждый шов, каждый кирпич. «Если сможет раскрошить хоть один, тогда выдернет второй, третий. Мокрые кирпичи должны быть мягче. Они напитались за много лет влагой». Пётр сунул руки в воду и принялся ножом ковырять шов, потом кирпич. Он не ошибся. Хотя руки замёрзли, смог углубить выбоину. «Только бы не сломать нож. Спешка не нужна. «Крошится кирпич. Крошится, – ликовал сержант. – Вот и кусочек шва удалось выколупнуть. Как замёрзли руки. Ничего не чувствуют. Нужно передохнуть. Нужно согреть руки». Пётр сунул руки за пазуху. Посидел несколько минут и опять взялся за работу.

С журчащими трелями жаворонков донесло и детские голоса. Ивкин прислушался. Тишина. «Поблазнилось. Схожу с ума. Нет. Кричали дети». Ивкин тоже стал кричать. На куске жёлтой бумаги написал крупными буквами: «ПОМОГИТЕ. Я В КОЛОДЦЕ». Насыпал в пустую банку земли, вставил бумажку в щель и подбросил вверх. «Вот и бок не болит. Стало теплее. Выберусь. Всеравно выберусь. Я не останусь тут. Ни за что. Мама ждёт, сёстры ждут»

Ковыряя ножом кирпич, Пётр прислушивался. Не доносятся ли голоса.

Пытался работать в полумраке, потом в темноте. Счастливым уснул. Начало положено. Вырван первый кирпич. Завтра победит колодец. Завтра будет настоящая работа. Завтра придёт домой. Хватит сил разобрать кладку?

В утреннем сивом мраке Ивкин быстро ел холодное мясо. Представил, как будет складывать кирпичи, чтобы получились ступени. Не успел вырвать пятый кирпич, как донеслись голоса и топот ног. Хотел закричать, но от волнения из горла вырвалось гусиное шипение.

Свет померк.

– Петя, Петя, – раздался голос. «Настя, – прошептал сержант, – я здесь».

– Он здесь! – кричала Настя. – Сюда! Верёвку давайте.

– Сибулонца нашли! – вопили ребятишки, словно они нашли и вытащили из колодца красноармейца – отпускника.

– Я ж говорила, – плакала Настя Спиридонова, гладила Петра по шинели, трогая за плечи. Он был там. На далёкой и опасной войне. И шинель была с ним. Это мальчишеское тело могло сто раз в сутки прошить осколком снаряда. Тогда бы они не встретились. Как не встретятся никогда со своими отцами, братьями, мужьями и дядьками многие сельчане. Но знала, что они встретятся, потому что в клубочке был лист из тетради, а на нём – слова молитвы.

– У него медаль за отважность! – кричали мальчишки, входя в улицу.

– Наш Петя отважный! Он войну победил.

– И мой папа победил

– И мои братья победили

– Толик вчера за соком ходил в околок. Увидела, ребятишки в лапту играют мячом серым. Присмотрелась. Взяла клубок в руки. Моя пряжа. Стала перематывать. Чувствую, внутри бумажка. Откуда, говорю, взяли. Отвечают, нашли у старого колодца, а потом что-то забабахало, убежали. Подумала, не мог ты его оставить дома. И меньше клубок. Поняла, что нужно бежать к старому заводу, – говорила Настя, заглядывая в грязное лицо отпускника.

– Вот и встретились, – сказал Ивкин.

– Няня Настя, Петя бы вылез. У него там ступеньки из кирпича. Я заглядывал. Я видел. Ты не плачь. – говорил Толя сестре.

– Война, дядя Сибулонец, завтра кончится или через неделю, – тормошили Ивкина мальчишки.

– Скоро, скоро. Объявят, и узнаем, – радостно говорил Пётр.

10.

Вечером за столом у Ивкиных места хватило не всем. Пришли родственники и соседи. Была квашеная капуста, томлёная в молоке картошка и сморщенные огурцы. Даже ломтики довоенного ржавого сала, принесённого матерью Сидора Панькина, разместились у квадратной бутылки самогона, который, чтобы «надольше хватило» развели морковным чаем. Выпили за победу, помянули родных. По самой малой крошке каждая женщина попробовала нарезанные «колясками» американские сосиски. Покачали головами неодобрительно, дескать, с такого блюда шибко не навоюешь. Петра тормошили, спрашивая: «Не видел ли брата, не попадался ли мой?» Подросшие парни старались узнать, какой режим на войне, в какое время спать ложатся, как отмечают праздники, чем кормят и какое оружие самое лучшее?

По жёлтым половицам важно ступала двухлетняя девчушка – веснущатая и курносая, копия Сидор в детстве. Радостно говорила Панькина, что внучка больше походит на деда, а не на отца.

– Я им устрою приюты. Рукосуи поганые. При живых родителях, – горячилась Таисья Панькина. И мы не чужие, правда, дочка. Проходи. Не стой у порога. – Смущалась Нина Кадкина, смотрела на Петра, словно хотела что-то спросить у отпускника, блестевшего новой медалью.

– Сидор подарки передавал тебе и вам, тётя Тая. Фомкин чемодан увёз.

– Как так? Почему? Где его взял? – загомонили женщины. Два фронтовика полезли из-за стола. У пожилого Семибратова не было кисти руки, а у Кошкина скрипели подмышками костыли. Они приехали недавно и держались вместе, готовя семена к посевной, ремонтируя сбрую.

Ивкин рассказал, как его нашел Иван Иванович, как привёз лепёшку, умолял написать записку…

– Чемодан забрал, а тебя в колодце бросил?

– Айда, к одноглазому. Спросим, почему издевался над солдатом?

– Он те, Аня, в девках проходу не давал, вражина.

– Своего мужика бросай, а к нему перебирайся. Погибли его парни, но это не значит, что можно по- свински делать.

– Пошли, бабы, к председателю. Пусть ответит за поганство.

Женщины горячились. Особо отчаянные брали ухваты, но Анна остановила их, отняла у двери «оружие». Качая внучку на ноге, Панькина говорила Петру:

Вы читаете Последний пожар
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату