институтского гаража, в котором, как рассказывали всезнайки, были у Герцена конюшни, а потом после войны жили студенты-фронтовики. Среди них был и Андрей Платонов, который любил пройтись по двору после снегопада с деревянной лопатой. Некоторые биографы писали, что он подрабатывал дворником. Вадим Васильевич Бабушкин не был дворником, а работал в глубокой сибирской глубинке фоторепортёром, в свободное время, от разных сельских и газетных проблем, учился. Предстояло сдать последний экзамен, чтобы почувствовать четверокурсником.
– Боюсь. Если честно, – улыбнулся Бабушкин. – Скоро буду на четвёртом курсе, а всё трушу, как школьник. – Вадим любовался чужим ребёнком, думал о том, что купить старшей Алёнке и пятилетним близнецам. Он отправил две посылки с недозрелыми бананами и грейпфрутами, вяленым инжиром и юными гранатами. В Детском мире присмотрел игрушку – пианино, оно звучало от двух батареек. Хотел, чтобы девочки потянулись к музыке.
– Я тоже боялась, когда мама училась в аспирантуре. У неё экзамен, я волнуюсь за неё, как ненормальная. Она ничего не боится, и знаете, никакой ответственности. – Незнакомка говорила, услышанные от кого-то слова, очень серьёзно и осуждающе. Вадим спрятал улыбку, поражаясь словарному запасу ребёнка. «Городские дети живут другой жизнью, в отличие от сельских. Тут много чего можно увидеть и услышать, – музеи, галереи, консерватории».
– Вы не сомневайтесь. Сдадите. Можно мне за вас немножко попереживать?
– Если только немножко, то не могу вам запретить. – Вадим обращался к детям, занимавшимся в его кружке, по имени и отчеству. Юнкоров учил фотографировать, печатать фотографии. Девочки не интересовались папиными фотоаппаратами, но любили «музицировать» на его старой пишущей машинке.
– Мы не знакомы, а поэтому зовёте меня на «вы»? Я вас на переменах давно вижу.
– Нет. Всех чужих детей я зову на «вы».
– Всех? – удивилась Маруся. – Меня водят в детский сад с английским наклоном. И в «музыкалку». Это всё дед затеял. Он думает, что я вундер… Одарённый ребёнок. Но я так не считаю. Мне пять лет, а я плохо читаю, – Вадим представил своих девочек. Они так не рассуждают, но могут сказать, глядя в окно: «дождь щекотит капельками животики луж, и они смеются».
– Считаю, что дедушка прав.
– Вот Арнольдик. Двоюродный брат. Ему шесть лет. Он играет на скрипке Брамса и Гайдна. Я хочу сочинять музыку, как тётя Саша Пахмутова. В актовом зале есть рояль. Просто, как мамонт. А вы любите оперу?
– Я не был в опере, но у меня есть грампластинки. Бизе…
– Мне нравится «Кармен» и «Орлезианка». Рыбников такой молодой мальчик, а написал чудесную рок- оперу.
– А мне нравится ««Юнона» и «Авось»». Он очень молодой?
– Не ребёнок, но, как мальчик. Дедушка его критиковал по телефону, но он не прав. Дед сказал, что когда окончательно вырастет, станет мировым достоянием. Мама любит бывать в опере. Просто тащится.
– Что? – удивился Бабушкин.
– С ума сходит от Чайковского. – Мне хочется слушать Рыбникова. – Девочка запела тонким чистым голоском. «Ты меня на рассвете разбудишь…». Проходившие студенты, приостановились у входа. Девочка допела до конца арию. Два парня захлопали в ладоши. Вадим уронил конспект.
– Вы, Маруся, бесподобны.
– В трёх местах опять ошиблась, – поджала губки певица и грациозно кивнула в сторону ценителей. Студенты помахали ей. – Если вам понравилось, я рада, но я пела только для него, – девочка склонила голову к плечу, рассматривая лицо Бабушкина.
– Это чудо, как хорошо вы исполнили эту песню – арию.
– Вы не шутите? – округлила глаза девочка. – Так считаете?
– У нас в деревне есть музыкальная школа, но я не занимался музыкой никогда, хотя и сдавал на первом курсе «Музыкальное искусство». Надо сказать, что не сдал. Засыпался на Грегорианском хорале. …Потом всё прочитал. Люблю, когда очень хорошо поют.
– Ваша деревня далеко от Москвы? …Так далеко. А на поезде, если без пересадок?
– Больше трёх суток. А было раньше, четверо.
– Я многого не знаю. Люди к старости узнают кое-что, а дети, когда родятся, ничегошеньки не понимают. Даже фамилию свою не знают. Нужно много читать. Мама читает, читает. К лекциям готовится, к семинарам готовится, статьи пишет, так ещё больше книг читает. Можно сойти с ума. Правда?
– Не уверен, но бывает, – согласился Вадим, закрывая конспект. «Ладно. Что-то ведь знаю. Экзамен – это лотерея. Повезёт – не повезёт». Он соскучился по девочкам, хотя часто звонил. Последний экзамен. Установочная сессия. Билет Бабушкин взял на самолёт. Можно было покачаться в поезде до Рябцевска, а на сэкономленные деньги купить детям конфет. В плацкартном вагоне он обойдётся чаем с булочкой, на обед – разбавленный борщ в вагоне-ресторане. Ужин, отдать врагу. Такой ужин можно и отдать. Жалко врагов.
– Муравьи не учатся в школе, а знают свои мурашиные науки.
– Не уверен. Должна быть у них школа.
– Я не подумала. Обязательно есть. Есть у них школа. Откуда-то им известны проблемы. Никто не загорает, все спешат. Как в Москве.
На высокое крыльцо учебного корпуса вышел Валера Сашин – широкоплечий крепыш, пытающийся скрыть улыбку в губах, но она освещает лицо. Помахал Бабушкину зачёткой, показал растопыренные пальцы. Его тотчас окружили, затормошили, расспрашивая…
– Извините, Маруся. Мне пора. Очередь подошла сдаваться.
– Сдавайтесь. Ни пуха и ни пера. Я буду болеть за вас. Очень сильно. Мама сегодня добрая. Не бойтесь. Я пока за мурашами послежу. У них тут большой город под землёй. Как бы к ним заглянуть и помочь чем- нибудь.
Бабушкин вошёл в аудиторию, развернул зачетную книжку, вложил экзаменационный лист. Взглянул по сторонам, заметил следы перестройки. Когда-то большое помещение перегородили, но сохранились остатки лепнины под потолком, старинные колонны. Здесь проводили музыкальные вечера, а может быть, читали стихотворения поэты. Было душно и весело от музыки и нарядов.
На первом курсе предприимчивые студенты скрутили с оконных рам на сувениры старинные бронзовые ручки – скобы. Вадим помнил, как они выглядели. Он даже открывал окна, когда приехал сдавать экзамены в первый раз. Как и в этом году, горели торфяные болота. Улицы терялись в расплывчатой синеве. В открытые окна вползал невидимый дым. Вероятно, как 1812 году. Сквозь сотни слоёв краски проступали растительные узоры. Мастера далёкого времени умели простую вещь сделать произведением искусства. Талантливые и предприимчивые студенты высоко оценили мастерство. Сотню лет стоял особняк, сотни лет открывали и закрывали окна, а вот в осень 1974 году пришлось завхозу закупать современные скобяные изделия.
Экзамен принимали Аглая Фёдоровна Фёдорова и Анна Васильевна Руднева. У Аглаши, так ласково звали старушку, внуки старше Маруси. Они не могли разгуливать по двору института. Внуки не могли, а правнуки – могли. Вадим не видел, кто уводил девочку, но предположил, что мамой называет Анну Васильевну.
Серый костюм Рудневой подчёркивал статную фигуру, а копна волнистых желто-серых волос указывала на родство с девочкой. Вадим рассматривал полные сочные небольшие губы с остатками помады, чуть курносый нос со следами редких юношеских веснушек. Заметив, что нестоличный студент чересчур пристально изучает её лицо, опустила голову и повелительно сказала:
– Билет. Скажите номер. – Бабушкин показал билет, вздохнул про себя; третий вопрос сразу заволновал его, погасив хорошее настроение. Ответа на него в памяти не находилось. Буду сдавать Аглаше. Доктор наук не заваливала, но и «отлично» ставила редко, – размышлял провинциал, отыскивая на соседнем столе бумагу для записи плана ответов. Его наборная самодельная ручка – подарок друга детства Юрика Дедова стала талисманом. Он заметил с первого курса, что сувенир приносит удачу. Даже сочинение на вступительных экзаменах написал на «хорошо», что вызвало у него недоумение и восторг. Обладателей
