раз он представлялся подмастерьем мясника, в доказательство показывал бляху. Мясники охотно брали на работу в лавки бойкого мальчишку. Проработав неделю, воришка втирался в доверие, крал все, что попадалось под руку, и сбегал.
Его снова поймали. На этот раз в восточных землях Империи, в Альмарейне. В Альмарейне за кражу полагалось клеймение. Но Попрыгунчику (тогда его звали уже Свистун, сказать трудно, когда он успел поменять имя) было одиннадцать, его помиловали, заковали в магический ошейник и отправили в столицу к Великому инквизитору, дабы тот своей магией избавил маленького мерзавца от неотвязного порока. До столицы воришка так и не добрался. Даже в ошейнике он сумел украсть кошелек у священника, пока ютился в монастыре на дворе паломников. Но благодаря ошейнику его поймали и клеймили – выжгли клеймо на щеке. Знак порока он срезал, а уродливую рану зашил, стянув края. Щека не воспалилась лишь благодаря стараниям служки, у которого клейменый украл плащ. Уродливый шов перекосил лицо на сторону, отчего стало казаться, что мальчишка глумливо усмехается, причем постоянно. С тех пор его стали называть Меченым. С такой рожей воровать стало сложнее – встречные на него поглядывали с опаской, а самые подозрительные прятали кошельки под одеждой или полой плаща. К тому же в глазах место наивного изумления постепенно заняла фальшивая муть, и никто больше не ронял слезу, встретившись с Меченым взглядом.
Но это не остановило вора. Теперь он полагался на свою ловкость и дерзость. Пока прятали кошельки, он воровал драгоценности. Украл печать инквизитора, с ее помощью снял замок с ошейника и пустился в бега. Он снова освобождал чужие кошельки от лишнего груза, только завел себе новое правило: не красть у тех, кто рядом. Это его спасало в течение почти десяти лет. Однажды он чуть не лишился руки, попавшись на нелепой краже – потому что уж очень захотелось украсть кулончик с груди жены бургомистра. Ну и заодно эту грудь пощупать. Его схватили, он успел выкинуть безделушку, и тогда его приговорили к испытанию огнем – вложили в ладонь раскаленный кусок металла. Да только у Меченого был на этот случай магический защитный браслет – от любого огня оберегающий хозяина (браслет, разумеется, ворованный). И, хотя боль была адской, следов на ладони не осталось. Судье пришлось отпустить арестованного.
С тех пор он стал осмотрительнее, но то и дело по-прежнему поддавался нелепым желаниям.
В конце концов он нашел приют у сектантов. Ему кратко объяснили, что Всевышний никогда не награждает справедливо тех, кто ему поклоняется. Совсем другое дело Бетрезен. Если воззвать к Падшему и позабыть, что такое совесть, как тут же человек превращается в избранного. Впоследствии его карьера зависит только от одного: насколько истово он служит Бетрезену и насколько хитер и подл обращенный по отношению к тем, кто вокруг. Все это устраивало Меченого – совесть он потерял еще в младенческие года, подличать умел весьма разнообразно, а служить был готов любому, лишь бы тот не мешал красть. Почему- то Меченый вдруг уверился, что, присягнув на верность Бетрезену, он сможет красть совершенно беспрепятственно.
Посему он воззвал к Падшему ангелу так, как его научили, получил грязный белый балахон сектанта и козлиный череп в награду и вступил в отряд. Странно, он не ощутил в себе никаких изменений – сердце не сделалось тверже, а мысли – гаже. Только теперь, когда он видел, как выгорает земля и текут среди черного пепла потоки лавы, он нисколько не пугался. Он по-прежнему крал, хотя личное правило блюл неизменно: не трогай тех, кто рядом. Никогда.
Но в тот миг, когда Меченый увидел, как сверкнул медальон на груди Даргана, он забыл обо всех своих очень верных ограничениях. Его охватило страстное, неодолимое желание – завладеть волшебной вещицей. Неважно, сколько она стоит и можно ли ее вообще кому-то продать. Неважно, магическая она или простая безделушка, Меченый должен ею завладеть. Хоть умри, но должен!
Желание было сильнее его. И с каждой минутой оно делалось все нестерпимей, оно жгло, как пламя проклятых, как будто Меченого околдовали.
Однако на какое-то время вор сумел совладать с собой: он завернулся в плащ и притворился, что спит. Но только внешне. Сердце гулко и ритмично бухало в груди, отдаваясь в ушах. Он ждал, когда все заснут. Все, кроме Даргана. Тот не спит никогда. Но на ночь он непременно закрывает глаза, чтобы они случайно не повредились в темноте. А значит, не сможет увидеть, что к нему подкрадывается Меченый. Вор умел двигаться совершенно неслышно. В большинстве случаев жертва даже не замечала, что лишилась украшений и кошелька. Лишь досадная случайность могла помешать мастеру своего дела.
Наконец все стихло. Лишь похрустывали ветки под ногами часового – в этот раз в первую стражу стоял Ирг. Потом его сменит кто-то из сектантов – мог бы и Дарган, алкмаарец все равно либо лежит просто так, либо грезит наяву, но после эпизода с Тейрой он старался не оставлять ее одну. Тем более что рядом теперь была Цесарея. Дарган устроил для девушек что-то вроде полога из веток, только Тейра улеглась в стороне, не очень-то жалуя навязанную ей подругу. Видимо, знак Всевышнего, вышитый на темном платье монахини, смущал дочь народа колдунов.
Меченый поднялся и, согнувшись в три погибели, принялся красться к тому месту, где устроился Дарган. Алкмаарец лежал недвижно, закрыв глаза. Меченый поглядел на Тейру с интересом. Аппетитная курочка… Меченый облизнулся. Но нет, она сразу поднимет вой, даже если сектанту удастся вскарабкаться на нее совершенно неслышно, и никто не запретит при этом Даргану всадить насильнику кинжал в спину. А что мертвяк не будет в этом случае слишком долго колебаться, Меченый был уверен. Чтоб ему провалиться в Преисподнюю!
Воришка склонился над Дарганом. Какие-то грязные сопревшие тряпки были намотаны вокруг шеи алкмаарца. Долгие-долгие минуты Меченый распутывал эти тряпки, пытаясь добраться до медальона. Наконец блеснула цепочка. Будто драгоценную рыбешку из омута, стал выуживать Меченый спрятанное под колетом сокровище. Неожиданно медальон выскользнул из-под грязного шелка, будто сам просился в руки.
Меченый схватился за белый металл. Схватился, стиснул пальцы и завизжал.
Ему показалось, что ухватил он раскаленный добела кусок стали, – боль была такая же, как в тот миг, когда ему в руки вложили кусок раскаленного железа. Тогда ему помог магический браслет. Но сейчас амулет оказался бессилен. Кожа вмиг почернела, запахло горелым мясом.
Меченый отпрыгнул назад, и медальон, проскользнув меж скрюченных, обугленных пальцев, звякнул о нагрудник Даргана, будто подал сигнал хозяину: я здесь, я вернулся. А Меченый уже катался по траве, воя и хватая обгорелыми пальцами влажные от вечерней росы стебли травы. Но боль не утихала.
Своими воплями Меченый перебудил всех. Первым вскочил Дарган. Руками поднял веки, да так сильно, что обнажились белки, отчего глаза его неестественно вытаращились. Медальон слабо светился, и серебристый блеск отражался в белках Даргана. Зрелище было жуткое. Но Меченого уже ничто не пугало – он задыхался от боли.
– О, Всевышний, что с ним? – прошептала Цесарея, выбираясь из шалаша. – Змея укусила? Тут водятся гадюки. Если змея, то надо…
– Он хотел украсть мою душу, – сказал Дарган.
Проснулась и Тейра. Эта спрашивать ничего не стала, рванулась к Даргану, будто была его личным телохранителем.
– Как ты? – девушка попыталась его обнять.
– Медальон на месте, – успокоил ее алкмаарец и отстранился.
Тогда она выхватила кинжал и повернулась к Меченому.
Идразель подошел неспешно, поигрывая посохом. Демонолог с минуту смотрел на муки несчастного, потом повернулся к монахине:
– У тебя есть хоть немного силы?
– Немного… – эхом отозвалась девушка. – Но Всевышний вряд ли откликнется.
– Надо хотя бы чуток подлечить парня.
Цесарея отрицательно покачала головой.
– Чтобы лечить, мне сил не хватит – только завтра после полудня, не раньше. И к тому же я не смогу ничего дать одному проклятому. Только всем вместе.
– Тогда хоть боль сними. Это можешь?
– Могу.
Цесарея взяла руку вора своими тонкими пальчиками и принялась шептать заклинания. Меченый вдруг прекратил корчиться и выгибаться всем телом и уставился на монахиню изумленным взором. Его рот
