ничего не продавал. Сожалеет, что судьба направила нас мимо его лавки. Не знает, что именно мы купили и у кого, но уверен, что сумел бы предложить лучший товар. И не хотим ли мы приобрести…
— Нет. Пусть не морочит нам голову. Опиши чайник.
Пока Патриция говорила, старик внимательно слушал, но беспрерывно качал головой, подобно фарфоровому болванчику. Глаза его совсем спрятались за морщинистыми веками.
— Спроси, знал ли он тя-ю из деревни Цуань.
Старик продолжал качать головой от плеча к плечу, только все быстрее и энергичнее.
— А ее дядю, коллекционера?
— Нет.
— Замечательно, — восхитилась Элен. — Что же он делал в деревушке Цуань на следующий день после убийства?
— Он даже не подозревал о существовании такой деревушки.
— Вот старая лиса! Куда там оборотням! Жаль, я отдала инспектору фотографии и негативы. Не могу предъявить этому типу его собственную хитрую физиономию.
Пока они переговаривались, хозяин молчал и улыбался. Потом произнес какую-то длинную фразу.
— Что он говорит?
Патриция ответила не сразу, так была поражена.
— Интересуется, не скучаем ли мы по дому и не собираемся ли возвратиться в Европу.
— Нет, не собираемся.
— Неужели не торопимся похвастать своими покупками перед друзьями? Или, быть может, наши друзья здесь? Он не допускает мысли, что две такие очаровательные юные дамы живут в полном уединении.
Элен смерила торговца взглядом.
— Уверяет, молодые дамы не должны жить одни. Особенно если они хороши собой, а в доме хранятся ценные вещи. Это сразу две приманки для преступников.
Наступила тишина. Потом Патриция зашептала, точно старик мог понять ее слова:
— Элен, он же предупреждает нас…
Элен стала очень серьезной.
— Выясни, до нас его никто не расспрашивал о чайнике?
Патриция повиновалась. Глаза старика на мгновение широко открылись и снова спрятались за полуопущенными веками.
— Да. Сегодня утром, едва торговец успел отпереть лавку, явился покупатель. Можно было подумать — дожидался с ночи. Очень спешил.
— Как выглядел?
— Лет тридцати. Бледный. Глаза воспаленные, будто не спал ночь. Постоянно оглядывался.
— Во что одет? — спросила Элен и тут же махнула рукой, догадываясь, какой услышит ответ.
— Как обычно. В брюки и свитер.
— Что ему было нужно?
— Хотел знать, кому продан чайник.
Элен с Патрицией переглянулись.
— И что торговец ответил? — мрачно осведомилась Элен.
— Что у него такой вещи не было.
Элен молча смотрела на продавца. Глаза его тускло поблескивали из-под полуопущенных век.
— Хорошо, Патриция, поблагодари его и пойдем.
Они вышли из лавки. Патриция несколько раз нервно обернулась.
— Успокойся. Здесь убийце делать уже нечего.
— Теперь точно известно. Он охотится за твоим чайником.
— Да. Но почему?
— Допустим на мгновение — чайник когда-то принадлежал ему. Так сказать, семейная реликвия, случайно утраченная. Можем придумать еще какую-нибудь чепуху. Например, любимая девушка отказалась выходить за него замуж, пока не добудет это сокровище.
— Пат, а если мы и впрямь не знаем цены сокровищу?
— Не одни мы. Коллекционер отдал чайник тя-ю, тя-ю продала торговцу, торговец — нам. За вполне умеренную плату, заметим.
— Да, концы с концами не сходятся. У взломщика странный вкус.
— Что теперь делать?
— Давай сядем и подумаем.
Они покинули рынок, перешли по горбатому мостику небольшой канал и оказались в парке. Начинался выходной день, парк был наводнен народом. Тайанцы выходили на прогулку семьями или большими компаниями, насчитывавшими девять-десять взрослых и десятка два детей. Большинство было одето очень бедно, в традиционные свитера и джинсы, но некоторые щеголяли в ярких национальных костюмах (сложнейшие узоры вышивались вручную). Дети сжимали бумажные зонтики, раскрашенные во все цвета радуги. Чинно выступали рядом со взрослыми или начинали стремительно носиться вокруг. Раскрывали зонтики, раскладывали на траве, создавая целые мозаики. Взрослые усаживались рядом, аккуратно расправляли подолы длинных красочных одеяний. Зрелище было восхитительным.
Патриция смотрела — и чувствовала, как теплеет на сердце. Тайанцы — знакомые и незнакомые — улыбались друг другу так, словно век не виделись и соскучились до смерти. Такими же улыбками одаривали ее и Элен.
Подруги не сразу нашли свободную скамью. Элен молчала, что-то обдумывая. Патриция чувствовала себя настолько растерянной, что даже не пыталась осмыслить услышанное. Хотела просто успокоиться.
Скамью напротив занимали древние старички с крохотными внучками (или правнучками?). Патриция невольно наблюдала за ними. К скамье то и дело подбегали дети постарше — поиграть с малышками. Не реже подходили и взрослые. Дарили простенькие бумажные игрушки, улыбались, шутили.
Элен хоть и была погружена в собственные мысли, замечала все вокруг.
— Эти старички известны всему Тайану?
Патриция засмеялась:
— К ним обращаются люди вовсе не знакомые. Здесь так принято.
— Почему же к нам не обращаются?
— Не желают навязываться — все-таки иностранки. Но если мы захотим, охотно поговорят, предложат поиграть в «ва-са-шу» или…
Патриция осеклась, потому что именно в эту минуту рядом остановились юноша и девушка. Элен нахмурилась — сейчас только в «ва-са-шу» играть недоставало. Девушка задала вопрос, Патриция заулыбалась, что-то ответила. К несказанному удовольствию Элен, молодые люди немедленно удалились.
— Улыбайся, — посоветовала Патриция. — Иначе все начнут останавливаться, спрашивать, что случилось, и наперебой предлагать помощь.
Элен вдруг осознала, с какой мрачной гримасой сидит. Невольно фыркнула. Явила на губах самую сияющую улыбку, на какую только была способна.
— Что скажешь? — спросила Патриция.
— Подожди. Я должна подумать.
Патриция охотно предоставила ей эту возможность. Откинулась на спинку скамьи. Вспомнила, как еще до войны гуляла с профессором Шенем в этом парке. Профессор подводил ее к старейшим деревьям, почитаемым не меньше самых прославленных людей. Называл имена. Порой — величественные: дуб «Стойкий воитель», сосна «Властительница дум»; порой — забавные: клен «Сердцеед».
Увы, за время войны погибли не только люди. Вместо темной зелени вековых деревьев светлела молоденькая листва недавно опущенных в землю саженцев. «Тайанцы не позволяют разрушению торжествовать. Жаль только, деревья, в отличие от людей, получают имена не при рождении, а в старости.
