засасывает смерч. Тогда Эшер, соответственно, не падает вниз головой на крышу дома, и они с Морисом как бы не знакомятся вообще. Да, но куда деть тогда факт появления интерферотрона? Ведь если Вейвановский и Эшер незнакомы, то, выходит, интерферотрону неоткуда появиться — по чьим инструкциям Морис собирает аппарат? Каким же образом тогда была изменена траектория Густава, если аппарата не было?
Морис даже перестал рассортировывать на столе детали, подавленный неожиданной тяжестью этого парадокса. Знает ли об этих противоречиях Эшер? Сможет ли он разрешить их, дать вразумительные ответы на тот рой вопросов, который поселился в голове у Мориса?
Если Эшер сместит свою трассу еще раньше, до того рокового похода, с кем тогда Стив бродил по Сапале? Траектории Богенбрума и Макналти ведь пока никто менять не собирается. Как исчезновение Эшера отразится на их воспоминаниях? Да и могли ли без участия Густава происходить все те события в Сапале, вследствие которых Макналти оказался в Тупунгато? Неужели в памяти Стива вместо приятеля останется некое безмолвное темное пятно или даже провал? А кого все это время лечила Филомела, если Густав здесь даже не появлялся?
Вейвановский подумал, что не мешало бы спросить куратора, догадывается ли тот о грозящих от применения интерферотрона парадоксах. Наверняка у высших иерархов нашелся бы на это ответ. Взвесив, однако, все «за» и «против», Морис решил куратора не беспокоить. Вдруг иерархам нужно что-нибудь подправить не в этом мире, а совершенно другом. В конце концов, его никто не посвящал в подробности планов, разработанных начальством, а за чрезмерное любопытство вполне можно схлопотать. Но при очередном разговоре надо будет прямо обо всем спросить Эшера. Для Мориса оставался также невыясненным один практический аспект: за счет каких энергетических источников изобретатель собирался воздействовать на событийные ячейки? Неужели только посредством психической энергии, и именно этим объясняется настоятельная просьба Густава Эшера отправиться в Оливарес, высказанная во время первого разговора?
Спустя два с половиной часа Морис завершил разметку очередной порции деталей, и, накрыв стол тканью, принялся за ремонт гравитоплана. Поездка в Оливарес предполагала некоторые грузовые операции, а в небольшой кабриоджет те вещи, которые просил привезти Эшер, не поместились бы даже в сжатом виде. Открыв люк гравитоплана, Вейвановский поднялся на борт и, не обращая внимания на дежурные извинения стюардессы, проследовал прямо в кабину пилота. Здесь действительно было очень грязно: Морис оставил дверь открытой, чтобы домашняя автоматика уборки навела порядок. Вместительный багажный отсек пустовал, за исключением оборудованной подъемником небольшой грузовой тележки крайне примитивного вида. Такие в свое время имелись на всех гравитопланах на случай непредвиденной посадки в местах, где багажной автоматики не было. Вейвановский с удовлетворением отметил, что эта тележка ему придется весьма кстати в Оливаресе, а размеры отсека позволят набить его массой полезных вещей, которых в заброшенном городе должно оказаться более чем достаточно.
Вернувшись в кабину пилота, Морис нашел ее сияюще чистой. Устройство гравитоплана и управление им были ему хорошо знакомы: несколько раз в качестве наемного убийцы приходилось пользоваться старыми средствами передвижения, чтобы потом бросать их, заметая следы. В кабине Морис понажимал несколько кнопок и панелей, открывая доступ к узлам машины, нуждавшимся в ремонте. Выйдя из гравитоплана, он бросил рассеянный взгляд на рабочий стол: к интерферотрону чего-то не хватало. Лишь шестью часами позже, когда ремонт торсионной тяги был почти закончен, Вейвановского неожиданно осенило: уходя утром от Филомелы, он забыл в кресле первые две части инструкции, отсоединенные от перечня деталей.
Вечером он обнаружил их на том же месте и утром отнес в ангар, где начал сборку интерферотрона, чередуя ее с ремонтом гравитоплана. Дежурства проходили спокойно; Филомела потчевала Макналти и Богенбрума усыпляющими средствами, а Эшер больше не предпринимал попыток остановить свое сердце. У всех троих графики жизнедеятельности потихоньку возрастали. Ночью в установленное время коконы Густава и Мориса встречались, и изобретатель давал неофиту ответы на будоражившие того вопросы, понемногу снимая с него непосильный груз парадоксов. Вейвановский попробовал связаться с куратором, чтобы походатайствовать о дополнительном времени для разговоров, но тот не отвечал. Такое случалось и раньше — начальство вполне могло быть завалено работой в каком-нибудь совершенно провинциальном углу галактики. И хотя отмеренных на беседы с Густавом двадцати минут обычно не хватало, сборка интерферотрона параллельно с ремонтом летательного аппарата шли планомерно, без загвоздок.
Через четыре дня гравитоплан был готов к полету, а все пространство рабочего стола в пристройке занял прикрытый тканью макет интерферотрона. Морис не рискнул запускать изобретение Эшера самостоятельно, не будучи уверенным в своей хореоматической подготовке, тем более что Густав советовал привлечь к работе с устройством Стива — после окончательного выздоровления последнего. Сборка интерферотрона по-прежнему проходила в тайне; Вейвановский надеялся, что Филомела забыла об увиденной инструкции. Она однажды невзначай спросила Мориса о том, как обстоят дела с его хобби и не сильно ли утомляют его дежурства. «Сплю почти весь день. До других дел руки не доходят», — дал он, как ему показалось, очень ловкий ответ. Вторым лицом, от которого надлежало скрывать интерферотрон, был Франц Богенбрум. Густав не смог дать вразумительных объяснений, чем вызвано такое желание, заметив только, что «из-за этой скотины» его разобрали по винтикам и что как только Франц оклемается, пусть Филомела вытолкает его отсюда ко всем чертям. «Если Стив его раньше не укокошит», — в заключение выразил надежду Эшер. Таким образом, интерферотрон под покрывалом дожидался, когда им сможет заняться Макналти, а, если верить прогнозам главного врача, произойти это могло не раньше чем через три недели.
Морис был доволен результатами своих трудов. Если бы первые испытания под наблюдением Стива прошли успешно, то после окончательной сборки интерферотрон в своем новом воплощении представлял бы собой плоский металлический чемоданчик с шифрующим замком. В прошлое ушла куча датчиков: их роль выполнял кусок металлизированного синтетического полотна, в структуру которого Морис удачно внедрил все необходимые зондирующие элементы. Теперь вместо того, чтобы проявлять ловкость жонглера, достаточно было просто подбросить вверх полотно, которое тут же раскрывалось куполом на высоте десяти футов над землей. Храниться оно должно было в небольшой нише внутри корпуса, а запасной кусок предусмотрительно вкладывался в выемку на дне. После включения интерферотрон показывал бы уже не сетку ячеек (хотя возможность такой демонстрации оставалась), а окружающую местность в радиусе двадцати ярдов. Оператору полагалось выделить интересующие кусок территории или объект, а затем в возникавшем на экране хитросплетении траекторий выбрать необходимые. Интерферотрон по-прежнему воссоздавал прошлое или показывал будущее. Функции же изменения трасс и воздействия на отдельные ячейки были запрятаны достаточно глубоко: на этом настаивал Эшер, опять-таки из соображений безопасности. Морис, соглашаясь с изобретателем, все-таки не мог понять, от кого или чего Густав оберегает интерферотрон, — остатки населения планеты, на его взгляд, явно не могли представлять никакой угрозы.
«Как будто все вокруг — сплошные профессора физики. Даже полиция не могла разобраться в этой вещи, которая, собственно, для нее же и предназначалась. Интересно, встречу я хоть одну живую душу в Оливаресе?» — размышлял Морис при взлете. Он сидел в правом сиденье, — кабина неизвестно зачем имела два места для пилотов, хотя при желании весь земной шар можно было бы облететь на гравитоплане за шесть часов. Перед ним на информационном табло выстраивался рельеф гор: в отличие от кабриоджета, здесь показывались не устаревшие картографические данные, а реальная местность. Вейвановский выбрал скорость 200 миль в час и высоту полета в три мили, что, как он полагал, должно было обезопасить его от всяких случайностей в виде неожиданно возникающих горных пиков. В этом темпе он должен был достичь Оливареса спустя полчаса. За время своей жизни в Тупунгато Морис не проявлял интереса к существованию других колоний, полагая, что на незатопленных территориях должно было набраться как минимум с десяток поселков. Однако по восточную сторону он за двадцать минут полета насчитал всего два. Из интереса он переключил табло в режим индикации человеческих организмов и удивился, увидев, что оба селения безлюдны.
«Ваш кофе», — перед Морисом в низком поклоне стояла стюардесса с подносом в руках. Вейвановский пробормотал слова благодарности и взял чашку. В этот миг стюардесса с подносом исчезла, а у Мориса потемнело в глазах и сперло дыхание. Он судорожно схватился обеими руками за горло.
