он остался единственным, совершенно безобидным экземпляром. Часто показывался на пляжах Оливареса, где ему дали кличку Ихтиандр.
— Странное прозвище, — сказала Венис. — А что заставило вашего Ихтиандра переместиться сюда?
— Очевидно, отсутствие человеческой компании. Он привык, что с ним все время игрались и возились. Оливарес же теперь практически пуст. Я попытался восполнить недостаток общения, но так как обещал к одиннадцати быть у Макналти, то не стал особо задерживаться на пляже и пошел прямо в Сапалу.
— Без экипировки? — спросила Филомела.
— А зачем? Есть другие способы защиты.
— В аномальной зоне? — фыркнула Венис. — Какие же, например? Богенбрум сделал длинную затяжку, стряхнул пепел и ответил:
— Самый надежный способ — это никого и ничего не беспокоить. Когда в зоне возмущений появляется вооруженный до зубов воин, сверкая сталью и пластиком, то к нему мгновенно устремляются все элементалы. Он для них как приманка. Я поступаю иначе и в таких ситуациях всегда старательно обхожу опасные участки.
— А как вы их определяете? — Венис скептически глядела на Франца.
— Посредством биолокации.
— Это с помощью лозы, что ли?
— Да. Сорвать подходящую веточку по дороге труда не составляет. Остальное — дело умения и опыта.
— Вы хотите сказать, что в Сапале вас никто не заметил? — спросил Морис.
— Практически да. Вплоть до того момента, когда я подошел к алтарю в церкви Святого Обрезания Господня.
— Простите, Франц, но что вы надеялись найти в, как я понимаю, заброшенной церкви? — поинтересовалась Филомела.
— Коран.
— Коран? Откуда он мог там взяться?
— После разгрома ислама уцелевшие экземпляры были разосланы по христианским церквям, где эту книгу положено было ритуально топтать и оплевывать на каждой воскресной проповеди. Коран — единственный сакральный текст, который мне до сих пор никак не попадался в руки.
— И что же произошло, когда вы подошли к алтарю? Богенбрум шумно вздохнул и обратился к Венис:
— Скажите, а чай мне не возбраняется?
— Только фруктовый.
— Можно чашечку?
— Пожалуйста.
Филомела поставила на журнальный столик перед Францем поднос с чаем, вареньем и булками.
— Морис, вы тоже угощайтесь, — пригласила она Вейвановского.
— Спасибо, — ответил тот.
После нескольких глотков чая Богенбрум продолжил повествование:
— К тому, что случилось в церкви, я готов не был. С такими вещами в своей практике мне сталкиваться не доводилось, моим коллегам по университету и знакомым, насколько я знаю, — тоже. Меня просто вдруг парализовало, я не мог пальцем пошевелить. Какая-то непонятная сила перевернула меня в воздухе, содрала с меня одежду и уложила навзничь на невидимый стол прямо над алтарем. В церкви было достаточно темно, к тому же я был ошеломлен внезапностью нападения и поэтому не заметил, как рядом со мною возникла загадочная фигура в длинной монашеской рясе с капюшоном, целиком скрывавшим лицо. Она начала ходить кругами вокруг меня. Я пытался что-то сказать, но в церкви совершенно не стало звуков.
— Как так? — не понял Вейвановский.
— Полная, непроницаемая тишина. Даже если бы я пробовал кричать во всю глотку не было бы слышно ничего. Как будто уши заложило мешками с песком, — такое, знаете, гнетущее, подавляющее безмолвие.
— И что же делала эта таинственная фигура? — спросила Венис.
— Я мог видеть, только краем глаза, меня как будто приклеили головой к этому невидимому столу. Похоже, она перемещалась вокруг алтаря в определенной последовательности, то есть, мелькала в пределах того узкого участка, который я мог видеть, через строго фиксированные интервалы. Так продолжалось некоторое время, а потом этот монах начал что-то рисовать на моем теле.
— Когда вы упали на крышу, на вас никаких рисунков не было, — заметил Морис.
— Неудивительно. С меня вполне могло кожу сорвать в этом смерче.
— Вы сами не видели, что на вас рисуют? — задала вопрос из своего кресла Филомела.
— Опять таки — краем глаза. Какие-то полосы и значки. Причем наносил он их не сразу, а в несколько приемов, со строго определенных позиций. Наверное, существовала некая последовательность, но я ее не уловил. Эта живопись тянулась очень долго, несколько часов. Я, кажется, потерял сознание, потому что следующим помню уже то, как Стив или Густав пощечинами приводили меня в чувства. Я забыл, что звуков в церкви нет, и хотел им сказать, что необычайно рад их видеть, но находиться им здесь очень опасно. Но их тут же рывком унесло вверх, под самые своды, а затем вихрь выбросил их в окно, и меня — вслед за ними.
— Кто их унес вверх? Вы не заметили? — спросил Морис.
— Что-то невидимое. Должен сказать, что вихрь, который потом подхватил и меня, был чудовищен. Звук вернулся; рев и грохот были невыносимы. Меня трепало как пушинку.
— А на что было похоже там, внутри этого вихря или смерча?
— Даже затрудняюсь сказать. Водоворот, наверное, был бы самым подходящим сравнением. Вполне возможно, что сознание я терял и там.
— Все ясно, — сказал Вейвановский. — Смерч пронес вас через горы и бросил на крышу вниз головой. Я помню, как вы кричали при падении.
Богенбрум виновато улыбнулся:
— Я, к сожалению, этого совершенно не помню. Но зато испытал ни с чем не сравнимое чувство ужаса, когда пришел в себя, а на лице у меня — удушливая гадость, а сам весь обмотан трубками, будто паутиной. Пожалуйста, Филомела, извините, что заставил вас сегодня утром поволноваться.
— Умоляю, Франц, достаточно, — замахала та рукой. — Вашими и Мориса стараниями у меня скоро наступит передозировка извинений и комплиментов.
— Больше не буду, — отвесил легкий поклон Богенбрум. — Вот, собственно, и весь мой рассказ. Согласитесь, то, что я сделал, — просто ужасно. Втянул двух совершенно посторонних людей в это жуткое приключение. И все из-за собственного легкомыслия. Думал, что если я — профессор, то уже и море по колено. Больше всего жаль Густава. А что это за ранение, из-за которого он не сможет восстановить свои умственные способности?
— Повреждение модуля простаты, причем давнее, — ответила Филомела.
— Что я могу сделать, чтобы улучшить его состояние? Какая-нибудь терапия, уход?
— Кроме донорства — ничего, — резко ответила Венис. Богенбрум поиграл желваками, размышляя, затем сказал:
— Так как Густав пострадал исключительно по моей вине, я готов поменяться с ним модулями. Когда вы будете готовы к операции?
— Вы это серьезно, Франц? — неподдельно удивилась Филомела.
— Совершенно.
— Я не знаю, как Эшер чувствовал себя до сих пор со своим дефектом, но боюсь, что жизнь после подобной пересадки не будет доставлять вам прежнего удовольствия.
— Гораздо большие мучения будет причинять мне осознание того, что такой замечательный ученый, изобретатель интерферотрона…
