– Редкое имя, – пробормотала гостья. – А меня – Маша.
– И у тебя имя редкое! – захохотала буфетчица. – Ладно, ты иди в ванную, а я поесть чего-нибудь приготовлю.
За едой Степанида глаз не могла отвести от новой знакомой.
– У тебя какая профессия? – спросила она, наблюдая, как Маша ковыряет вилкой омлет. – Небось артистка? Или учительница?
– Нет у меня профессии, – сказала гостья. – Ничего у меня нет, только немного денег. Я тебе заплачу за жилье.
Она хотела оторвать от себя прошлое – навсегда, с корнями, чтобы не возник соблазн вернуться.
– Ты что-о? – обиделась буфетчица. – Какие деньги? Лучше научи меня… хорошим манерам! Вон у тебя как все славно получается: вилочку держать, ножичек, рюмку… любо-дорого смотреть.
Спать легли поздно, наговорившись досыта. Болтала в основном Степанида, жаловалась на свою неудавшуюся жизнь, на мужа-алкоголика, на дочь-лентяйку, которая учиться не желает – одни гулянки в голове!
Симанская делала вид, что слушает, пока не уснула. Ночью ей приснилось лицо Андрея Чернышева – искаженное страстью, бешенством и еще чем-то необъяснимо ужасным. «Ты доиграешься! Сука! – кричал он, красный от выпитого, невменяемый. – Доиграешься!»
Вот и доигралась. Пришло время расплаты за любовные шалости.
Утром Маша проснулась не в себе, как будто в дегте ее вываляли. С трудом поднялась… умылась, выпила чаю. Из окна кухни виднелись бесконечные каменные дома, похожие на пчелиные соты – ячейка на ячейке. Над домами нависло серое, унылое небо. Господи, какая тоска!
Степанида не обманула, устроила Машу разнорабочей в бригаду к сестре. Той было все равно. Дворником? Уборщицей? Что ж, прекрасно! Тем разительнее будет контраст между ее прошлой жизнью и настоящей. Чем тяжелее работа, тем лучше – думать да страдать недосуг. Она старалась гнать от себя мысли – все, без исключения. Что будет с нею? Как сложится ее жизнь? А, не все ли равно?! Разрыв с Русланом, смерть Сережи Вершинина, всеобщая ненависть костровцев, которая выплеснулась на нее, подобно кипящей смоле, что-то надломили в душе Марии Варламовны. Привычный уклад, уют родного дома, работа в музыкальной школе, тишина провинциального городка и даже обожание мужчин опротивели ей. Любовь матери и та стала ее тяготить – ведь дочь не оправдала возлагаемых на нее Татьяной Савельевной надежд. Вместо престижного замужества, громкой свадьбы и переезда в Санкт-Петербург вышел безобразный, жестокий скандал. Бедная мама! Она этого не заслужила.
Каждое утро Мария Варламовна вставала ни свет ни заря, одевалась в плохонький спортивный костюм, сапоги, куртку, купленные по дешевке на оптовом рынке, и ехала на работу. Бригада делала капитальный ремонт спортивного комплекса, уборки было много: выносить мусор, мести, выгребать, мыть, протирать, таскать тяжелые ведра. Одно и то же день за днем.
Мария Варламовна надевала на голову платок, на руки – перчатки и окуналась в пыль, журчание воды, тряпки и швабры, запах краски, лака, моющих средств, строительных отходов. Она ни с кем не желала знакомиться, обедала среди своих ведер и щеток кефиром или молоком с булкой и снова принималась за работу.
– Что ты все моешь да скребешь? – удивлялась сестра Степаниды. – Твое, что ли? Махнула, как попало, лишь бы грязи видно не было, и хорош! Прямо смотреть на тебя тошно.
– А ты не смотри, – угрюмо отвечала Симанская.
– Почему ты лицо платком закрываешь? – интересовались строители. – Стеснительная такая?
– Уродливая! – отвечала Мария Варламовна. – Безобразие свое прячу! А то не ровен час поглядишь, испугаешься, ночью спать не сможешь! Какой из тебя работник?
Женщины шушукались за ее спиной, хихикали, а мужчины-строители настойчиво пытались завести знакомство. Некоторые строили планы, как бы подглядеть на переодевание новенькой. Когда-то же снимает она свой платок? Одному такому любопытному здорово досталось шваброй с намотанной на нее мокрой, грязной тряпкой, которая пришлась прямиком в нахальную рожу. Бригада переругалась – одни защищали Симанскую, другие кипели от возмущения. Что она себе позволяет? Кто она такая вообще? Царица ведра и метлы, понимаешь ли!
Конец склокам положила болезнь Марии Варламовны. От непривычной работы, от едких порошков у нее загрубели руки, покрылись язвочками; от известковой да каменной пыли, от запахов краски начался удушливый кашель.
– Ишь, неженка! – злорадствовали отвергнутые ухажеры. – Откуда она здесь взялась такая?
– Уходить тебе надо, – сделала заключение сестра Степаниды. – Твой организм к нашей работе не приспособлен!
– Некуда мне идти, – вздыхала Маша. – А на кашель не стоит обращать внимание. Пройдет!
Весна кончилась незаметно. За ней пролетело лето. Зарядили осенние дожди. Болезнь Марии Варламовны сыграла положительную роль – строптивую уборщицу оставили в покое. Руки зажили, кашель стих и теперь случался лишь изредка, приступами.
В один из дождливых дней в комнату, которую убирала Симанская, ворвался незнакомый мужчина. Ему стало плохо… Сначала она не собиралась заговаривать с ним, но потом, увидев его смертельную бледность, испугалась и подошла. Может, у человека сердце прихватило?
Мужчина был необыкновенно хорош собой… ей еще не приходилось видеть таких красавцев. Он уставился на нее, шевеля губами, силясь что-то сказать.
Мария Варламовна наклонилась к нему и ощутила, как холодная пустота в ее груди вспыхнула огнем. Она отшатнулась. Мутная пелена в глазах красивого мужчины прояснилась, он глубоко вздохнул и порозовел. Видимо, ему полегчало. Госпожа Симанская поспешно вернулась к ведру и тряпке, продолжая мыть пол. Она боялась повернуться в его сторону и услышала только, как хлопнула входная дверь.
Спасительное одиночество обрадовало ее. Мужчины в ее жизни прошли, как цветение садов – обильно,
