голове первые соображения о новой работе. Незаметно для себя он перебирался душой в новое состояние, и вся прежняя жизнь его осыпалась, как увядший цветок, уступая место новой жизни, в которой главным было чувство огромной и тяжелой ответственности.
…Утром Каштанов спросил жену:
— Скажи, пожалуйста, Алена, а ты предупреждала Фокина, что на следующем сочинении будешь стоять рядом?
— Предупреждала…
— Тогда всё понятно… Знаешь, что он сделал? Он действительно выучил несколько страниц учебника наизусть, чтобы ты навсегда отвязалась от него!
— Вот мошенник, а? — Елена Васильевна тревожно заглядывала в глаза мужа, готовая поддакивать каждому его слову, — такой она чувствовала себя виноватой перед ним. — Хорошо, что я ему поддалась… А то пропала бы зря грандиозная операция.
Каштанов только руками развел. Ну и логика! Понятно, почему Алена всегда берет верх в домашних делах!
Глава третья
Месть
Все мы вышли из детства? Да, конечно. Но все мы вышли и из школы. Это лишь кажется, что мы вступаем в жизнь поодиночке, каждый сам по себе, а на самом деле мы являемся в мир классами, группами, компаниями, небольшими порциями человеческих объединений. Что бы мы ни думали о своем школьном классе, как бы далеко ни ушли от тех юношеских лет, когда мы каждый день входили в свой класс и видели перед собой одни и те же лица, всю жизнь этот наш класс будет с нами, в нас.
Всмотритесь в себя, читатель, и вы увидите, как много в вашем характере, во взглядах, в оценках от школьного класса.
Но если соберутся вместе бывшие одноклассники, далеко разошедшиеся по жизненным дорогам, и начнут вспоминать школьную жизнь, то со стороны будет казаться, будто они все учились не в одном классе, а в разных. Класс один был, а видели его по-разному, каждый — со своей парты, под своим углом, со своей точки зрения. Случайно созданная и относительно быстро распадающаяся клеточка социальной жизни, школьный класс так же сложен в своем строении, как и любая живая клетка, с той лишь разницей, что живую клетку, биологический объект, изучают тысячи и тысячи ученых, вооруженных всеми видами микроскопов до электронного включительно, изучают во всех направлениях, на всех уровнях, описывают в толстых монографиях и в сотнях научных журналов, понимая, что клетка — средоточие жизни, в ней и здоровье наше и наши болезни. А социальная клетка, школьный класс, внимания ученых не привлекает — ни монографий, ни библиографий, ни диссертаций, ни степеней.
Но если говорить честно, класс, описанный с одной точки зрения, будь то учительский стол или какая-нибудь из парт, — это еще не класс.
Самое существенное свойство класса в том и состоит, что в нем нет главных лиц, нет единой точки отсчета.
У класса есть общая жизнь, есть общий знаменатель, который можно вынести за скобки; но действительная жизнь останется там, в скобках, в огромном многочлене взглядов и происшествий, о которых учитель — или всякий, кто смотрит на класс со своей парты, — и не подозревает даже…
Когда Алексей Алексеевич Каштанов поддался минутной ярости и принял предложенное ему место старшего воспитателя, ему казалось, что не только его жизнь, но и жизнь всех учеников 18-й школы- новостройки переменится почти мгновенно. А на самом деле почти никто из учеников долго не замечал никаких перемен. Каждый жил своей жизнью, у каждого свои события, до которых Каштанову Алексею Алексеевичу дела не было хотя бы потому, что он об этих событиях, составлявших истинную жизнь класса, не знал и не мог знать.
И, бросив самый беглый взгляд на класс Каштановой из-за учительского стола, или из-за кафедры, как любил говорить Каштанов, какую же точку зрения мы изберем, с какой парты посмотрим теперь на наш девятый без буквы класс?
Да с какой угодно, с любой.
Потому что, повторюсь, они все, эти парты в классе, принципиально равноправны. И не сетуйте, пожалуйста, на то, что в этой книжке слишком много имен и фамилий.
Наш герой — класс, а в нем, как-никак, тридцать с лишним человек. Разве упомнишь всех сразу? И Каштановы, как и все учителя, долго путались, называли Машу — Ларисой, Клаву Керунду — Таней Прониной, а Таню Пронину Галей Полетаевой. Очень трудно обрести свое имя в классе!
Но Фокина, злодея Володю Фокина, все запоминали с первого взгляда и первого раза.
Поссорившись и даже подравшись с Володей Фокиным, Галя Полетаева, как это часто бывает в жизни, вскоре и помирилась с ним; но теперь они больше не выясняли отношений, теперь они были друзья; теперь Галя Полетаева могла безнаказанно и безбоязненно болтать с Сашей Медведевым и обсуждать с ним запутанные свои сердечные дела, что доставляло удовольствие и той и другому.
— Ну какой же ты Дон-Жуан, Саш? — говорила Галя, взяв Сашу под руку и прохаживаясь с ним на перемене, на виду у всех. — Дон-Жуан всех побеждал, а ты?
— А может, я современный Дон-Жуан. Может, мне главное — любить, а не побеждать.
— И кого же ты любишь? Ну, кого? Ну, скажи, ну что тебе, жалко? Скажи, а?
Возможно, Галя ожидала, что Саша признается в любви к ней, и она уже выбирала подходящий ответ из имевшихся на этот случай заготовок, но длинный Саша Медведев нагнулся к ней и объявил, что он всех любит… Девчонок — всех!
Галя долго смеялась, чтобы скрыть досаду.
— Ну и как же я буду с тобой гулять, Саш, если ты всех любишь? А?
И вправду, как с таким гулять? На следующей перемене он вокруг Клавы Керунды, королевы Семи ветров, вьется.
Но и Керунда ему:
— Саша, Александр! Ну что ты за человек? Ведь Галя Полетаева тебе записочки пишет на каждом уроке, целые письма! Ведь все знают!
— Нет, я прямо потрясаюсь, — возмутился Саша. — Откуда всё знают? У Полетаевой с Фокиным сложные отношения, расстались давно, а всё никак не разберутся. Вот она мне и рассказывает, совета просит, вот, посмотри, — неосторожно протянул записку доверчивый донжуан Саша Медведев, и тут случилось несчастье: налетела на них Лида Горюнова по прозвищу Гоша:
— Это что? От кого? Кому?
— Да это Полетаева пишет записки Медведеву, так, ерунда всякая, делать нечего.
Саша спрятал записку, он даже и не помнил потом, что Гоша подходила.
Ах, школьные записочки, школьные записки! Сколько счастья, сколько несчастья, сколько драм и трагедий связано с ними! Сколько тревожных минут! Какие страсти в двух-трех быстрых словах! Как ломались судьбы, когда записочки эти, ненадежной почтой — от парты к парте — пересылаясь, не по адресу попадали! Сколько героизма проявлено школьным человечеством, не выдавшим тайну записки учителям, и сколько скандалов, оскорблений, сколько мученичества принято, сколько народу из школы исключено из-за историй, начавшихся пустяковой запиской!
Но как счастливы бываем мы спустя двадцать, тридцать лет, если в старой книге вдруг обнаружим — нет, не засохший кленовый листок, не блекло-розовый высохший цветочек, а неувядшую школьную записку от нее лукавую, насмешливую и ласковую. Записку с согласием дружить, записку с отказом, или ревнивую записку, или записку-разрыв… Судя по берестяным новгородским находкам, это древнейший жанр — школьная записка, наспех составленная под строгим взглядом учителя и с опасностью для жизни переданная по назначению…
Дети, храните школьные записочки!
Через несколько минут стараниями Лиды Горюновой по прозвищу Гоша весь класс знал, что Саша
