теперь еще и очкарик… Напрасно успокаивал ее Сережа, напрасно уверял, что Роман, великий доставала, добудет ей необыкновенную итальянскую оправу и Таня будет еще красивее в очках, — никак не мог успокоить Таню.
Но во всех этих волнениях они с Сергеем опоздали на последнюю электричку, и пришлось им всю ночь гулять вдвоем по Москве, сидеть на вокзале, греться друг возле дружки, так что к утру Таня успокоилась.
Только Сережу ей было жалко — из-за нее и он не смог поехать со всеми на сбор и на прыжки.
…Через несколько дней был обычный урок английского языка.
Евгения Григорьевна весело вошла в класс и объявила, что сейчас парашютисты будут рассказывать о своих подвигах по-английски. Козликов на этих ее словах поднялся и пошел к двери.
— Я лучше еще раз прыгну, — сказал он, — чем по-английски…
Все посмеялись, Козликова успокоили, Евгения Григорьевна посмотрела на ребят.
Парашютистов можно было отличить без всяких значков. Они сияли.
— Ну вот и хорошо, — сказала Евгения Григорьевна. — А то все хмурые сидели, хмурые, в класс не войдешь. Есть прекрасное английское слово: чиир-ап. Это значит — бодрись! Нос кверху! Чиир-ап!
Но тут открылась дверь, и на пороге появилась Таня Пронина — в новом светлом свитере, в больших модных очках и с независимым видом.
— Евгения Григорьевна, можно войти? — спросила она спокойно, прошла неторопливо по классу и села рядом с Сергеем Лазаревым.
— Вот это… Чиир-ап! — воскликнул Володя Козликов.
— Напрострел, — сказал Костя Костромин.
Наташа Лаптева повернулась к нему:
— А вот опять… Вот ты мне скажи: что мы в отчет о работе запишем? Ну, что?
— А ты запиши, — сказал Миша. — Ни одной чахлой девчонки в текущей пятилетке!
Глава десятая
Тарахтелка
Беда нависла над девятым без буквы классом, и над Каштановыми, и над школой, и над многими людьми. Беда!
Никто не ждал, никто не знал, — а то бы всей ватагой навалились бы. Но кто мог знать?
Уже давно перестали бояться всевозможных ЧП, уверены были, что никто не нахулиганит, не подерется, не оскорбит товарища, не станет вдруг прогуливать, не напьется, не сворует; сбылось, к удивлению Фроловой, предсказанье Алексея Алексеевича, что настанет время, когда никаких проблем не будет с ребятами, ничего дурного не будет происходить и не нужно будет никаких разбирательств, собраний, персональных дел. Когда Каштанов говорил так, Наталья Михайловна смеялась и головой качала: «Фантазер! Ну и фантазер! Разве так бывает?», а Каштанов отвечал, что, может, и не бывает, но будет. И вот, пожалуйста — никаких хлопот со старшими, даже уроки давным-давно срывать перестали.
Но ведь тридцать душ в девятом, тридцать жизней, и в каждой жизни свои опасности, и каждая из них — опасность для всех.
…Аня Пугачева по прозвищу Анка-хулиганка всю жизнь водилась только с мальчишками, с детства, и не вообще с мальчишками, а вот с такими, как Игорь Сапрыкин и Сережа Лазарев, отпавшими от учения и не второгодниками только потому, что их на второй год не оставляли, несмотря на то что они решительно все для этого делали.
Они всюду ходили втроем, Игорь, Сергей и Аня. Но был в Аниных друзьях недостаток: они были понятны Ане и ей было с ними не тревожно. А с некоторых пор Аня искала в мальчишках таинственно чужого, таинственно опасного. Аня Пугачева любила опасности.
— Вы хорошие мальчишки, — говорила она. — И ты, Игорек, и ты, Сереженька… Только… Только с вами нестрашно. А я люблю, когда страшно. Когда дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься.
Как это бывает, Аня не знала, никогда у нее руки не холодели и не становилась она как деревянная. Но она чувствовала, что так бывает. Читала страшные рассказы — «Колодец и маятник», например, или «Убийство на улице Морг» — автора она не помнила — и все ждала, чтобы ей и в жизни что-нибудь ужасное встретилось.
А не встречалось. Другие девчонки хоть двоек боятся, на уроке дрожат, или родителей своих — Аня же двойку спокойно принимает, только рожицу скорчит — мол, не повезло. Папа с мамой ее любят, не дергают, не поучают, верят ей, и она считается в семье самостоятельной и независимой — ничего, считается, с ней случиться не может:
Анка за себя постоит. И действительно, Анка без страха проходила мимо самых опасных компаний, наверняка зная, что здесь есть и знакомые ее, и все считают ее своей — никто на Семи ветрах ее не тронет, и во всем Электрозаводске тоже. Даже словечка оскорбительного вслед ей не пустят, а если что, то она и ответить может. Каждое лето Анка ездила в деревню, к бабушке, и был у нее там один знакомый хороший, который по ее просьбе научил ее браниться самыми последними словами. «Сначала брезгливость была, а потом ничего», — говорила Анка Сергею и Игорю и демонстрировала свое странное умение с таким бесстыдством, что у ребят глаза на лоб лезли, они даже и переглянуться не могли, хотя и сами по этой части были великие мастера, у них на Семи ветрах в мужской компании с первого класса никто иначе и не разговаривал. «Человек все должен сам испробовать, ну все!» повторяла Анка без конца. А то вдруг заявила, что у нее теперь такие планы на жизнь:
— Выйду замуж, буду тунеядкой, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду.
Игорь злился, а Сергей призывал его относиться к Анкиным словам снисходительно:
— Слабый пол, и придираться к ней — кощунство.
Но Игорь придирался. Он постоянно упрекал Аню и за ее намерение ходить по кабакам и за то, что она водится со всякими…
Аня отвечала:
— Мне шестнадцать лет, и я очень хорошо разбираюсь в людях! Я всех людей насквозь вижу!
— Ты — насквозь?
— Насквозь.
— Ладно, — сказал Игорь однажды. — Если ты так, то давай сходим к Жердяю, а потом ты мне про всех скажешь… И посмотрим, как ты насквозь!
— Жердяй?
— Юрка Жердев. Длинный такой, из дома десять.
— А-а, такой… с усиками?
— С усиками, — сквозь зубы подтвердил Игорь. — Студент-вечерник. Пойдем к нему, у него часто собираются.
— Пошли, я люблю, когда меня учат, — беспечно объявила Аня. — Я почему всегда с мальчишками? У них всему-всему научиться можно. Пошли!
Ну что он наделал, Игорь? Завелся, потерял всякое соображение и здравый смысл!
Разве здравомыслящий человек привел бы Анку в гости к Жердяю?
Стоило ему пригласить Аню потанцевать, как она на согласилась, она выдохнула: «Да!» — и первая положила руки на плечи Жердяя, так что он даже удивился.
— Ну, как вам нравится наша жизнь молодецкая, в смысле вечерняя?
— Я такую музыку люблю, — ответила Аня с восторгом. — Я вообще всякую такую жизнь люблю! Я замуж выйду, тунеядкой буду, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду!
Вот как она шутить умеет, не то что какая-нибудь деревенская девчонка, которая только и знает, что за коровой ходить и за курицей!
В квартире Жердяя было именно то, что Анка называла словом «кабак»: полумрак, полумузыка, полунезнакомые люди… И девушки такие… Во всем фирменном. Все это Аня только в кино видала, не знала
