она, что и у них, на Семи ветрах, такая жизнь идет… вечерняя, молодецкая!
— Не знаю, как вы, Анна, а я больше люблю простую гитару… А из групп — наши. У наших гармония есть, они более мелодичны… А это что? Один только ритм…
— И слов не знаем! — согласилась Аня пылко. — Не поймешь, про что поется. Может, совсем и не про то, правда?
— Может, и не про то, — с намеком сказал Жердяй.
И что это Игорь ей знаки подает, возле магнитофона с мрачным видом сидя? Что он на часы показывает? Ведь рано еще, никто не уходит…
— «Веселые ребята» много записали. — Жердяй обнял Аню, прижал к себе, повел ее медленно. Никто бы из мальчишек в классе не решился так. Ане чуть ли не впервые в жизни было стыдно, но она не сопротивлялась — здесь, у Жердяя, именно сопротивляться было бы стыдно.
— И «Песняры» много записали, — продолжал шептать ничего не значащие слова Жердяй. — А вот «Лейся, песня» — маловато.
— «Лейся, песня»? — Аня ослабела в руках Жердяя, ноги у нее подкашивались, в глазах все мелькало от близости его лица. Что же это такое? Ни ухаживаний, ни записочек, и подруг не подсылал к ней, как в деревне у них делают, а вот так, сразу, с первой минуты… Что это такое?
— «Лейся, песня», — ласково объяснял Жердяй. — Вполне приличный ансамбль. Приходите, Анна, когда-нибудь… Послушаем «Лейся, песню»… Придете? Обещаете?
А пленка на магнитофоне — без перерыва. Ни минуты отдыха, одна мелодия кончается — сразу другая. Аня и остановила бы это бесконечное брожение в полумраке, в обнимку, но боится, что она упадет. Просто умрет она без рук Юры Жердева. Какая, оказывается, жизнь бывает! Вот знала она, знала, ждала!
— Вы говорите — «Анна». — Аня тоже на «вы», впервые она на «вы» с молодым человеком. Это взрослых волнует сердечное «ты», а Пугачевой Ане именно «вы» в новинку. — А меня все Анкой зовут, или по фамилии, или Анка-хулиганка… А в детстве Нюрой звали и даже Нюшкой… Я будто и забыла, что я Анна, — говорила Аня чужим, незнакомым ей самой голосом, и так умно говорила она. С Юрой Жердевым такой умной себя чувствуешь!
— А мы все забыли свои имена, — с грустью философствует Юра Жердев. — Не знаем, кто мы и на что способны…
В каждом слове у него намек, и так жутко-радостно от его намеков! Да подхвати ее сейчас Жердяй на руки, да понеси он ее далеко-далеко — Аня и не шелохнулась бы, только прижалась бы к нему, бесконечно чужому и такому близкому.
Игорь все-таки улучил минутку, отозвал Аню в сторону, отвел в прихожую и попытался объяснить, что происходит, как на нее все смотрят, что о ней шепчут. Но Аня даже и не слышала его, не видела. Кто он? Разве они знакомы?
— Ну и что же, что я с тобой пришла? Я тебе сколько раз говорила и Сергею: не ваша я девчонка, и нечего за мной контроль устраивать!
Напрасно Игорь напоминал ей, что она всех насквозь видит, намекал на репутацию Жердяя — Аня смотрела в комнату, где Жердяй с другой танцевал, и не могла отвести от него глаз.
— Иди, все равно я с тобой домой не пойду! Я эти ограничения не люблю!
И тут Игорь увидел, что Аня неузнаваемо изменилась за этот час в доме Жердяя. Когда они шли сюда, она была совсем свой человек, а теперь? Голова поднята, глаза блестят, красота какая-то новая появилась… И воротничок на платье то и дело поправляет незнакомым Игорю женским движением, и светится вся, — но чужим, странным светом взрослой женщины светится… Вот она какая, оказывается, когда с другим! Кто он перед ней? Кто он перед Жердяем, с которым она так счастлива?
Игорь Сапрыкин схватил куртку и бросился вон.
Такие катаклизмы и землетрясения, гибель цивилизации и всемирное обледенение… Попробуйте, скажите Игорю, что это все мелочи жизни, чепуха, что жизнь длинная и еще много всякого будет в ней, — так он вам и поверит, как же. Разве он не сам видел Анку, эту дурочку, нет, эту дуру набитую — разве он не сам видел ее в объятиях чернявого Жердяя, студента-вечерника? И разве он не сам привел Анку в почти не знакомый ему дом, к Жердяю, с которым у него и дел-то было — пластинку перекупить или кассету магнитофонную достать?
Перед уроком биологии Сергей сказал:
— Хочешь, я этого Жердяя?.. Видел я его, ножки тоненькие.
— Не поможет, — уныло говорил Игорь. — По-моему, у нее не хватает. — Он повертел пальцем у виска.
— Хотя сейчас такие стали попадаться, — профессионально рассуждал Сергей, — худые, а жилистые. Скрутит и «ой» не скажешь.
Вошла биологичка Раиса Федоровна, потребовала, чтобы все встали как полагается:
— Ну что это — мы в девятом классе не умеем вставать! Книги листать всё!
И вызвала, как нарочно, Игоря!
— Расскажите, Сапрыкин: какие факты свидетельствуют о происхождении человека от животных?
Ну что в мире творится? Ну при чем тут факты о происхождении?
Если бы Игорь сидел, обливаясь кровью, или с выбитым глазом, или с переломанными руками — стали бы его спрашивать о происхождении человека от животных? Но у него же сердце разбито, душа кровью обливается, он глухой и немой — и его же еще и вызывать, его же еще и мучить?
— В ухе есть извилины, — тосковал Игорь у доски, — которые человеку не нужны. Не нужны они человеку в ухе… Не нужны…
— А где нужны человеку извилины? — поинтересовался Фокин.
— Фокин! Вот если бы вы так же бойко отвечали у доски, как болтаете за партой, вот это была бы сенсация!
— Рождается с хвостом или с волосяным покровом, — корчился Игорь.
Не мог же он сказать Костиной, что он давно уже уроков не учит, а биологию — ни при какой погоде; что его давно уже на других уроках и не вызывают, предоставляя ему возможность по пять-шесть часов в день тупо смотреть в парту и доходить до такого состояния, что даже на переменах он не оживлялся; что было неписаное правило, тайно заключенный договор — он, Игорь Сапрыкин, никому не мешает и честно списывает все контрольные и домашние работы, чтобы учителя могли за него отчитаться при случае, а учителя, в свою очередь, не досаждают ему требованиями учить уроки и рассказывать про химизм доменного процесса, треугольники, английские глаголы, Наташу Ростову и про разные там атавизмы и рудименты в теле человека! Договор же есть! И все соблюдают его строго!
Одна эта старомодная Раиса Федоровна, на пенсию скоро, а все не может понять правил новой школы и все вызывает зачем-то, себя мучает и людей мучает…
Но нет, она тоже новые правила понимает! Четверку поставила! Тоже и ей нужны четверки в журнале!
Урок биологии — это клуб занимательных встреч. Костя с Машей шепчется, технари в шахматы играют, Толик Зверев читает, уютно положив книгу на парту и локоть на парту же, супруги Поповы смотрят в глаза друг другу, шепчутся любовно, и Вика просит Юру сегодня не приходить к ней, а он настаивает, а она говорит: «Юра! Я сейчас на тебя обижусь!» Саша Медведев пристает к Гале Полетаевой, а она отмахивается от него, она занята, она обсуждает с Аней Пугачевой важные ее дела. Аня описывает красавца Юру Жердева:
— Подбородок вытянутый, тут усики такие, вот так идут, вниз, и нос с горбинкой!
— Нос с горбинкой — значит, мужественный, — объясняла Галя Полетаева.
— А страшно с ним, Галь… Ну до того страшно! Дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься.
— Как деревянная — значит, любишь, — объясняла Галя Полетаева.
На перемене Игорь отозвал Аню в сторону. Но разве теперь от нее добьешься толку? Хоть умри. Девчонка чем от мальчишки отличается, понимал теперь Игорь: парень хоть враг тебе смертельный, а все же к нему пробиться можно, поймет. А девчонка — раз! — закрылась — и не достучишься. Ни капли
