похищенное. Но в данном случае они оказались тесно связанными друг с другом, И нити из Ленинграда протянулись в Анапу, в Краснодар...
Ананьев посмотрел вниз, на облака, освещенные солнцем, и вздохнул, подумав:
«А Краснодара-то я как следует и не повидал. Все некогда было!»
— Пристегнуть ремни! — послышался голос появившейся в салоне стюардессы.
Ананьев машинально посмотрел на ее прическу: есть ли в ней заколки и шпильки?
Самолет шел на посадку.
АМУР ИЗ ПОДНЕБЕСЬЯ
Две посетительницы, одной из которых было лет около пятидесяти, другой — под тридцать, сидели в дежурной комнате милиции и, волнуясь, рассказывали о том, как они стали жертвами одного и того же проходимца.
Произошло это при почти одинаковых обстоятельствах. Только в деталях оказались некоторые расхождения. Так, одна из посетительниц уверяла, что фамилия этого человека Дубровский, другая — Зарицкий. Одна утверждала, что его «специальность» — мошенничество, другая — кражи.
— Вот к чему привела наша излишняя доверчивость! — воскликнула та, что постарше.
— Доверчивость? Ну, нет, гражданки, еще неизвестно, чего тут больше — доверчивости или... — дежурный сделал паузу, стараясь выбрать выражение помягче, поделикатнее, — ну, скажем, легкомыслия. Во всяком случае, клубок только начинает разматываться. Что-то покажет дальнейшее? А пока попрошу вас пройти в следственный отдел. Придется вам рассказать свои истории.
В «Сосисочной», что на Невском проспекте, Елизавета Кирилловна оказалась за одним столиком с летчиком гражданской авиации. Золотые нашивки сверкали на рукавах его пиджака, свидетельствуя о том, что их владелец «в чинах». Он был остроумен, производил впечатление культурного, воспитанного человека, и немолодая, имеющая взрослого сына и не менее взрослую падчерицу, женщина поддалась его обаянию.
Вышли из «Сосисочной» уже вместе.
— Вам в какую сторону? — спросил летчик.
— Туда! — показала Елизавета Кирилловна в сторону Адмиралтейства.
— Пойду-ка и я с вами. Заодно зайду в магазин головных уборов. Хочу купить фуражку.
— У вас же есть.
— Это не моя. Свою я потерял. Снесло ветром, когда высунулся из окна кабины на высоте десять тысяч метров, — пошутил летчик. — Кстати, мы еще не представились друг другу. Разрешите это сделать. Дубровский Борис Ильич.
— Очень приятно! Елизавета Кирилловна. Вы ленинградец?
— Нет, я из Тбилиси. Летаю на линии Тбилиси — Ленинград. Имею двенадцатилетнего сына. Жена умерла...
— Бедный! — посочувствовала Елизавета Кирилловна. — С кем же вы оставляете мальчика, когда находитесь в полете?
— С домработницей.
— Почему бы вам не жениться снова?
— На ком? Вы думаете, Елизавета Кирилловна, что это просто — найти в наше время серьезную, положительную женщину? Ведь мне нужна не просто жена, а еще и мать для моего ребенка. Какая-нибудь пустая девчонка, вертихвостка для этой роли не подходит. Вот и живу вдовцом...
Так, разговаривая, они шли по Невскому. Был май. Тепло. Солнечно. На углах продавали цветы. Борис Ильич купил букетик подснежников и преподнес своей спутнице. Когда проходили мимо ресторана «Нева», сказал:
— Вот сюда мы пойдем с вами сегодня вечером.
Елизавета Кирилловна не возражала. Ей было приятно, что на нее обратил внимание этот интересный летчик. Кто знает, подумала она, может быть, именно ей, Елизавете Кирилловне, в недалеком будущем придется заменить мальчику мать. Почему бы и нет? Пусть между нею и Борисом Ильичом значительная разница в возрасте — он только на один год старше ее сына, — но разве в этом дело?
В ресторане Борис Ильич вел себя по всем правилам этикета. Был внимателен к своей даме, предупредителен, приглашал ее танцевать. Потом проводил домой и, расставаясь, поцеловал руку. Обещал, что в следующий раз, когда прилетит в Ленинград, обязательно ее навестит.
И действительно, 13 мая 1968 года — Елизавета Кирилловна запомнила этот день — он пришел к ней и... остался у нее в доме на правах близкого друга. В тот же день попросил в долг 3 рубля, чтобы взять такси и съездить в аэропорт за чемоданом. А когда увидел, что в кошельке, который открыла Елизавета Кирилловна, 9 рублей, взял их все. Через несколько дней обратился с той же просьбой: одолжить ему еще немного денег, чтобы он мог купить портфель в подарок своему сыну. На этот раз Елизавета Кирилловна дала 40 рублей.
Прошла неделя. Для Елизаветы Кирилловны, голова которой кружилась от счастья, она пролетела как один день. Борис Ильич подружился с ее сыном и даже как-то повез его в аэропорт показать самолеты. В воскресенье он привел в дом какого-то щупленького человечка и представил его как штурмана своего самолета. Штурман был хмур, задумчив, молчалив — полная противоположность своему веселому, жизнерадостному командиру.
Сели обедать. Пили за здоровье присутствовавших, за успехи Гражданского воздушного флота, за ленинградцев и тбилисцев, а в заключение Борис Ильич провозгласил тост за хозяйку дома, которую наградил всевозможными эпитетами превосходной степени, и дал понять, что, возможно, в недалеком будущем за этим самым столом будет отмечаться особое торжество.
Это был более чем прозрачный намек. Елизавета Кирилловна была счастлива. Неужели она станет женой Бориса Ильича?
После обеда пилот, штурман, Елизавета Кирилловна и присоединившийся к ним ее сын отправились гулять. Вышли на набережную Невы. Погода была отменная. Вдали, за шпилем Петропавловской крепости, пылал закат. Низко, над самой водой, кружились чайки. Вихрем проносились катера на подводных крыльях. Борис Ильич рассказывал всякие истории из жизни летчиков. Штурман больше помалкивал, а если и говорил, то односложно: «да» или «нет». Борис Ильич подтрунивал над ним: «Он у нас далеко не Цицерон».
Потом по его предложению все направились на улицу Писарева, где вошли во двор одного из домов. Борис Ильич стал задумчиво и грустно смотреть на окна флигеля. «Здесь живет одна девушка!» — вздохнул он. «Красивая?» — спросила Елизавета Кирилловна, чувствуя, что ревнует. «Красота — понятие субъективное», — уклонился от прямого ответа летчик и незаметно для присутствующих выразительно, со значением пожал своей даме локоть.
Штурман сказал, что ему надо ехать в аэропорт. Никто его не задерживал. Он сел в автобус и уехал. Сын тоже куда-то заторопился. Елизавета Кирилловна и Борис Ильич остались одни. Они вернулись домой, допили вино. «Я пришлю тебе с Кавказа цветы, — говорил Борис Ильич, — мои любимые розы».
В понедельник, как всегда, рано утром она ушла на работу. Борис Ильич еще нежился в постели. А когда вечером Елизавета Кирилловна вернулась, Бориса Ильича дома не оказалось. Он исчез, а вместе с ним исчезла и новая каракулевая шуба, висевшая в шкафу. Не оказалось также на месте и плаща и пуловера сына. Это уже походило на самую обыкновенную кражу. Надо было обращаться в милицию.
Но прежде чем это сделать, Елизавета Кирилловна решила съездить в аэропорт. Может быть, она напрасно подозревает Бориса Ильича в нехорошем. Может быть, просто какие-то неотложные дела, экстренный вызов заставили его спешно уехать. А может быть, это только розыгрыш, милая шутка, и сейчас все, к ее успокоению, выяснится. В аэропорту она разыскала летчиков из Тбилиси и спросила у них: знают ли они командира подразделения Бориса Ильича Дубровского? Ответ был неутешительный. Летчики
