которых этнографы спорят до сих пор, — те же самые мореплаватели встретились друг с другом на этих чужих островах, нашли друг в друге достаточно общего, а заодно обнаружили достаточно географических трудностей для взаимного вмешательства (континентальный раздел на главном материке превышает 30 000 футов[12]), чтобы торговать не по суше, а морскими маршрутами, которые в основном, после появления кораблей с прямым парусным вооружением, лежали в стороне от островов, где впервые встретились две главные ветви атеви.
В историческом плане атеви сотрудничали между собой чертовски удачно, если сравнивать с людьми. Потому-то так трудно было втолковать им, что люди страстно хотят жить на Мосфейре сами по себе и не вступать ни в какие ассоциации, — как выяснилось позднее, такая позиция вызывает у атеви настороженность. Шечидан закрыл грудью амбразуру, пожертвовал своим страхом перед чужаками ради иноземной концепции «договора», который он косвенно понимал как искомую ассоциацию с людьми. Что явилось одним из самых мощных прорывов на концептуальном уровне, несомненной удачей первого пайдхи.
Табини и до сего дня заявляет во всеуслышание, что не понимает человеческого слова «договор» или слова «граница» — по его мнению, они не имеют реальной весомости даже среди людей. «Искусственные концепции» — так называл их Табини. Человеческие заблуждения. Разумные существа принадлежат к различным ассоциациям. Граница может существовать, как произвольная приблизительная линия, разделяющая провинции, — но она совершенно бессмысленна для индивидуумов, чьи дома или родственники находятся по другую сторону этой линии…
Брен лежал в темноте, наблюдая, как залитые лунным светом гардины начинают вздуваться под щедрым прохладным бризом — после того, как вчера ночью прошел грозовой фронт, погода стала намного мягче. А он даже не был сегодня днем в саду и лишился удовольствия. Как объяснила Чжейго, в него могли бы выстрелить с крыши. Он остался в доме и не попал в сад. Нельзя пойти туда, нельзя пойти сюда, нельзя проходить через толпу…
Будь проклят Банитчи, если забыл почту… Нет, для Банитчи такое невозможно. Все, что касается персоны, которую охраняет Банитчи, просто не может стать для него настолько тривиальным, чтобы вылететь из головы. Это ведь парень, который, как говорится среди людей, всегда расставляет точки над «i» и застегивает все пуговки.
Да, еще одна пугающая мысль.
Зачем Банитчи воровать мою почту — неужели чтобы лишить меня столь важной информации, как реклама зубной пасты, новых видеолент и отдыха на лыжном курорте горы Аллана Томаса?
А если ее забрал не Банитчи, то почему Банитчи солгал? Чтобы прикрыть вора, который украл рекламные проспекты?
Глупости все это. Возможно, Банитчи совсем не лгал, возможно, Банитчи просто занят, а сам ты, брат, с того самого момента, как прошлой ночью по гардинам промелькнула кошмарная тень, дурью маешься от разболтавшихся нервов и разгулявшегося воображения…
Брен лежал, воображая себе звуки в саду, как будто даже вдыхая аромат цветов за дверью, и пытался представить, на что будет похож звук, когда кто-то наткнется на проволоку и зажарится, и что ему делать насчет ситуации, в которой он…
Или каковы шансы, что ему удастся вытащить Диану Хэнкс из управления на Мосфейре и упросить ее временно принять на себя обязанности при дворе айчжи, пока сам он будет в отпуске, месяц, скажем, — Господи, самое время увидеть Барб, понырять на побережье, немного потягаться с враждебной природой, а не с этим раздражительным атевийским двором.
Трусость, вот это что. Такой пустячок, выплеснуть на бедную Хэнкс ведро холодной воды — «а кстати, Диана, знаешь, кто-то пытается меня убить, ты уж расстарайся, сделай, что можешь, а я вернусь, когда тут все утрясется…»
Нет, так не удрать. Неизвестно, получится ли позвонить в управление и попробовать намекнуть, что тут происходит, — есть огромный риск впрыснуть дезинформацию или недопонимание в ситуацию, и без того нелегкую. Есть, конечно, кодовые фразы для сообщений о беде или убийстве — и, может быть, нужно рискнуть и передать в управление хотя бы это.
Но если Табини по каким-то причинам решит прикрыть связь еще плотнее, чем раньше, то последней информацией, с которой придется работать нашей службе, будет сообщение, что кто-то пытался меня убить, — и это поставит Хэнкс де факто во главу дела. А ей только того и надо, «принимаю командование, иду в атаку», горячая голова, готовая — печальная правда принять все меры, лишь бы проломить молчание Табини… А такой напор может оказаться не самым мудрым курсом при нынешней щекотливой политической ситуации у атеви. Я-то сам верю в Табини — а Хэнкс при сложившихся обстоятельствах верить не станет и может подвести мину под Табини… или прямо сыграть на руку врагам Табини.
Куда ни кинь, всюду клин. И так плохо, и так нехорошо. Молчание Табини — очень нехарактерное явление. В ситуацию входит слишком много переменных. Я сам здесь, на месте — и не имею достаточно информации для действий, а у Дианы Хэнкс, если ей придется прибыть сюда, сведений будет куда меньше и она будет ощущать куда большее давление, вынуждающее ее действовать при полном отсутствии информации, делать что угодно, лишь бы вернуть меня (если не будет трупа)… Это — очень реальное опасение, с самых первых дней: что какому-то айчжи в Шечидане или еще где-нибудь осточертеет выдаивать из пайдхи техническую информацию в день по чайной ложке.
Что-то там насчет мифической гусыни, несущей золотые яйца, — эту притчу первые пайдхиин всеми силами продвигали в атевийскую культуру, так что теперь атеви уверены, что есть на свете такая штука — гусыня, хотя в этом мире настоящих птиц вообще нет, — и что это хоть и чужеземная, но все же чисто атевийская басня.
Вот так тут идет игра. Имей терпение, имей время, продвигайся мелкими шажками, а не широким шагом — рано или поздно люди получат все, что им нужно, и Табини-айчжи тоже.
Гусыниин и золотые яйца.
III
Банитчи появился одновременно с завтраком — и с грудой почты в руках, точь-в-точь такой, как можно было предвидеть: реклама отдыха в горах, новых изделий и обычных товаров. Она была скучна, как и ожидал Брен, и прохладное не по сезону утро заставило его порадоваться горячему чаю, который внесли новые слуги, заменившие прежних. Он съел легкий завтрак — а теперь хотел посмотреть телевизор.
— Что, по всему городу каналы отключены, или как? — спросил он у Банитчи.
— Не могу сказать, — пожал тот плечами.
Канал погоды, по крайней мере, работал — и сообщал о дожде в восточных горах и не по сезону холодной погоде на всем западном побережье. На пляжах Мосфейры не поплаваешь. Он все думал о доме — о белых пляжах Мосфейры, о высоких горах, все еще с пятнами снега в затененных местах, продолжал думать о человеческих лицах и человеческих толпах.
Прошлой ночью ему приснился дом, в те два часа, которые, кажется, все-таки сумел поспать, — он видел во сне кухню в своем доме, раннее утро, мать и Тоби за завтраком, точно так, как всегда. Мать писала ему регулярно. Тоби писать не любил, но узнавал новости, когда письма Брена приходили домой, и мать передавала ему вести от брата — чем он увлекается и как поживает.
Мать приняла общественный пай Брена, который он оставил, когда победил в конкурсе на место пайдхи и больше не нуждался в принадлежащей ему по праву рождения доле общественного достояния: она соединила этот пай со своими сбережениями от учительских заработков и отдала деньги брату Брена, преданному семье и до невозможности респектабельному, чтобы тот мог начать медицинскую практику на северном берегу.
Тоби вел абсолютно ординарную и процветающую жизнь, именно такую, какой желала мать себе и своим детям — с вполне восхитительными внуками тут же под рукой. Она была счастлива. Брен не писал и никогда не смог бы написать ей все как есть: «Привет, мама, кто-то пытался застрелить меня в постели.
