выпил залпом.
– Угм, – протянул приезжий. – Ну, ладно. Получите! – крикнул он официанту.
Он расплатился щедро из толстой пачки четвертных. «Сдачи не надо». Взял свой чемодан, перекинул через руку пальто и неторопливо пошел к двери.
Чижов окаменел. И вдруг сорвало его с места, понесло к выходу. Он нагнал приезжего на улице.
– Куда вы пойдете ночью, все заперто. Идемте ко мне.
Приезжий молчал. Чижов торопливо добавил:
– Комната очень хорошая. Живу один. Две кровати. Совсем близко.
– Идемте.
Они пошли прямо через линию, спотыкаясь в темноте о рельсы и шпалы. Перешли по мостику через какую-то канаву, пересекли пустырь. Поселок спал, все окна давно погасли. Низко стояла огромная красная луна, светила на землю сбоку тусклым светом, сгущая душную темноту.
Повстречался какой-то человек, ушел в темноту, как в стену. Шаги заглохли. Это был Михаил. Они с Чижовым не узнали друг друга.
Утром Чижов, злой и желтый от бессонницы, стоял в одном белье у подоконника, разжигая примус. Медь и железо, орошаемые керосином, наконец, расцвели мертвым цветком – венчиком синего пламени. Комната наполнилась керосиновой вонью, утомительным ревом. Чижов вытер руки, поставил чайник.
Начинался день, скучный, серый, плоский, без света и теней: сизая мгла накрыла землю, как одеялом; земля парилась, томилась в духоте. Бродил под окнами старый грязный козел весь в репьях, с обрывком веревки на шее – точно хотели его повесить, а он сорвался и убежал.
Приезжий сидел на кровати, припухшими глазами осматривал комнату.
– А жена где? Уехала?
Чижов промолчал, уязвленный этим вопросом в самое сердце.
Потом пили чай на новом столе, из нового чайника, вскипевшего на новом примусе. Чижову это все было хуже смерти. Он с ненавистью смотрел на приезжего – мало того, что нахально, без спросу занял в уголке место, предназначенное для Клавдии, да еще раскачивает стул!
– Не раскачивайте стул. Денег стоит.
– Как? – переспросил приезжий.
– Денег стоит, говорю! Не раскачивайте!
– А сколько? – осведомился приезжий.
– Тридцать рублей.
Приезжий полез в карман, достал полусотку, молча положил на стол перед Чижовым. Чижов растерялся.
– Это вам, – пояснил приезжий. – Берите, не стесняйтесь. И не мешайте мне сидеть, как мне хочется.
И развалился уж совсем нахально – стул, скрипя, качался на одной ножке. Чижов позеленел.
– А я, может быть, не продам.
– Я покупаю у вас не стул, а личную независимость, – внушительно пояснил приезжий. – Я враг всех правил и ограничений. Сильная личность имеет в мире только один закон – свое желание. Вам это понятно?
Нет, Чижову это было непонятно. Он взял деньги, нерешительно повертел в руках. Уж не смеется ли над ним этот московский ферт? Очень странный человек. И разговор у него какой-то замысловатый, темный.
– Конечно, вывод всей философии таков: «Человек человеку – волк». Это верно. Испытал на собственной шкуре. И давал почувствовать другим. В этом вся жизнь. Берите деньги и не мешайте мне сидеть на стуле, как я хочу.
– А если денег нет?
– Денег не бывает только у дураков и трусов. Если человек не может достать денег, значит он недостоин сидеть на стуле, как хочет, пусть сидит, как ему велят. В этом вся жизнь.
Он говорил долго, а Чижов покашливал, ерзал: ему хотелось спросить о главном, о Клавдии.
– Эта девушка... Вчера мы видели которую...
– Не торопитесь, – усмехнулся приезжий. – Всему свое время.
Нетерпение со всех сторон подкалывало Чижова; он пустился на хитрости.
– Да вы, может быть, ничего и не знаете...
– Может быть, – хладнокровно согласился приезжий. – А почему вас так интересует эта девушка?..
На службу Чижов ушел смятенный: о Клавдии ничего не узнал, о новом знакомом тоже ничего, даже неизвестно, как его зовут. На полпути спохватился: оставил в комнате чужого человека одного! А там костюм, пальто. Но, вспомнив о толстой пачке четвертных в кармане приезжего, успокоился.
Работалось ему в этот день плохо: какая-то несчастная копейка запутала весь итог ведомости, пришлось пересчитывать сызнова. Цифры сливались в глазах.
...А приезжий, проводив Чижова, занавесил простыней окно, вытащил из-под кровати свой чемодан и стал его открывать. Но открывал странно – не ключом, а перочинным ножиком, подковыривая замки. Что-то щелкнуло, крышка отошла. Приезжий поднялся с колен и запер на всякий случай дверь.
Сверху лежал в чемодане дамский шевиотовый костюм, под ним – десяток платьев, открытых, закрытых, с рукавами и без рукавов, шифоновых, маркизетовых, крепдешиновых и просто ситцевых, а еще ниже пошла несусветная женская дребедень: трико, чулки, панталоны, бюстгальтеры, купальные костюмы, туфли, сандалеты, сарафаны, ленточки, подвязки. Брезгливо морща сухое лицо, приезжий осматривал вещи, бросал на кровать. Куча разноцветного тряпья росла и росла; было удивительно, как умещалось все это в одном чемодане!
– Да! – задумчиво и невесело сказал приезжий. – Дошел ты, Василий Иванович, до самой ручки!
Он сложил тряпье обратно в чемодан, перетянул его ремнем и, захватив свое пальто с квадратными дамскими пуговицами, отправился куда-то в город.
Ходил он долго и вернулся только часам к четырем, без чемодана и без пальто, но внутренние карманы его пиджака отдувались заметно. Над головой держал он газету, защищаясь от низкого солнца.
– Уф! – сказал он, войдя в сумрачную прохладу комнаты, подхватил двумя руками ведро и напился прямо через край, обливая подбородок и рубашку. – Уф!.. – повторил он, опускаясь в изнеможении на стул.
Отдохнув, он принялся разгружать свои отдувающиеся карманы. Они были набиты комками денег. Разглаживая бумажки, он складывал их кучками по достоинству. Потом пересчитал, подвел на полях газеты итог. За чемодан со всей требухой да еще за дамское пальто в придачу он выручил тысячу с небольшим – всего-навсего!
Грустные мысли изобразились на его лице. Презрительно скривив губы, он посмотрел на засаленные липкие бумажки, на тусклую горку мелочи... Было время, когда этих денег только-только в обрез хватило бы ему на один вечер в ресторане.
Он задумался. Будущее представлялось ему беспросветным; настали тяжелые времена... Нахлынули воспоминания; приезжий (звали его Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин) покачал головой, поджал губы, скорбная усмешка стянула в складки бритое лицо... Где сейфы? Где?.. Везде охрана!
Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин, в послужном списке которого значилось не меньше тридцати ювелирных магазинов и несгораемых касс, мог прошлой ночью засыпаться на краже чемодана и пальто у дамочки, ехавшей в Сочи! Дамочка была веселая, хорошенькая, с кудряшками и пухлыми губами, весьма легкомысленная; без умолку лепетала она, как ей повезло: местком дал бесплатную путевку, единственную на все учреждение. Как завидовали ей все сотрудники! Ха-ха-ха!.. Начальник не отпускал – горячее время, но она сказала: «Товарищ Петров, я работала, не считаясь со временем, для пользы дела и теперь имею право на отдых». И начальник сразу подписал приказ, в одну минуту, без разговоров. Ха-ха- ха!.. Дамочка служила где-то секретарем, ради поездки залезла по уши в долги, взяла у знакомых на подержание заграничный чемодан и теперь была безмерно счастлива. Скорый поезд торопился на юг, пролетал без остановки разъезды и полустанки, с каждой минутой все ближе, ближе Сочи, море, пляж, пальмы! Дамочка совсем опьянела: щеки горели, и глаза сияли. Вечером на темной площадке, на ветру, под бегущими звездами она бредила наяву, безумно целовалась с Василием Ивановичем, прижималась теплым плечом и грудью. Под кофточкой при этом жестко топорщилась бумага, должно быть конверт с деньгами.
