Дома нашел он записку от Клавдии. «Дорогой Миша! – писала она. – Я перед тобой очень, очень виновата. Приходи вечером в сад на танцевальную площадку, нам надо серьезно, очень серьезно поговорить. Обязательно приходи, смотри не забудь». Михаил смял записку, бросил вялым движением в окно. Со всех сторон к ней побежали куры, но, разглядев, опять улеглись в горячей пыли на солнцепеке и закрыли круглые янтарные глаза.
В сад Михаил не пошел. Он все знал, и больше не о чем было ему разговаривать с Клавдией. Знакомая дорога повела его в степь. Солнце накалило голую землю, стоял тяжелый ленивый зной, полусон, тишина, над серыми лысинами холмов струилось марево, поднимался от земли сухой, горячий, сгустившийся за день полынный запах. Михаил повернул с дороги. Мертвая, сожженная солнцем трава зашуршала и захрустела под ногами. Он был теперь один на всей земле, а над ним в пустой синеве повис на распластанных крыльях беркут – один во всем небе. Незаметно опустилось за холмы солнце, озолотило высокие облака, а Михаил все шел и шел, все дальше в степь, сам не зная куда.
...Клавдия обегала все закоулки сада, разыскивая Михаила. Может быть, он где-нибудь задержался? Она присела на скамейку в глухой боковой аллее.
Большая липа накрывала ее своей тенью, выше беззвучно плясали в резком электрическом свете мошки и бабочки. Очень тоскливо было смотреть сквозь листву на фонарь. Клавдия опустила глаза. «А если он совсем не придет?» Она подумала вслух и вслух же сама ответила себе: «Если не придет, значит совсем не любит». Она долго сидела, оцепенев, точно бы эта мысль лишила ее жизни. Она не чувствовала в себе волнения – одну пустоту. За день она так устала волноваться, что теперь ей было все равно.
Вдруг она встрепенулась и выпрямилась на скамейке. «Что это со мной? Вот еще новости – совсем раскисла!» Она достала из сумочки пудреницу, круглое зеркальце. Ну, конечно! В письме назначила на танцевальной площадке, а сама ушла куда-то в закоулок! Она пудрилась торопливо. Наверное, давно уже пришел и ждет. Удивляется – почему нет?
Она встала, чтобы идти на площадку, и вдруг увидела тень, выдвинувшуюся из кустов на аллею. Тень была в кепке. Сердце застучало часто и нервно. Клавдия прерывисто вздохнула, но виду не показала – пошла себе потихоньку, будто ничего не заметила. Шаги нагоняли ее. «Нашел и здесь, – подумала она с благодарной нежностью. – Нашел все-таки...» Ее плеча осторожно коснулась рука. Клавдия остановилась, ждала затаив дыхание, покусывая липовый листок.
– Клавочка!
Это был голос Чижова! Она шагнула вперед, резко выдернув плечо из-под его руки. Чижов забежал сбоку.
– Я думал, вы сегодня не пришли. Нигде нет. Я уж искал, искал...
– Да? – холодно улыбнулась Клавдия. А сама думала в смятении: «Вот еще не хватало! Не дай бог, увидит Мишка!.. Да еще в таком месте... Одних!..»
– Клавочка! – повторил Чижов. Он волновался, потирал руки. От него шел густой запах парикмахерской, волосы гладко и постно зачесаны; новая рубашка в клеточку, новые черные брюки – словом, вид у него был торжественный. – Присядем на минутку.
Он потащил ее к скамейке. Она села неохотно, с одной мыслью: «Поскорее бы... Что ему надо? Вдруг Мишка?..» Вздыхала, вертелась, оглядывалась. Чижов молчал. Клавдия покосилась. Все очень странно.
– Так вот, – начал он. – Дело в следующем... – И опять замялся.
А Клавдия уже догадалась и похолодела в смятении. Только этого не хватало!
– Я очень спешу... – Она привстала, но Чижов схватил ее за руку, удержал на скамейке. Тоскливо замирая, Клавдия подумала: «Сейчас, вот сейчас!..»
Чижов бухнул, как в пруд головой:
– Я на вас жениться хочу.
– О-ох! – застонала Клавдия. У нее даже слезы выступили на глазах, до того ей было нехорошо.
Чижов сильно засопел, потянулся к ней. Она отодвигалась по скамейке все дальше к самому краю.
– Не надо! – торопливо говорила она, перехватывая его руки. – Слышите, говорю же, не надо... Ну, прошу же! Ну что вы! Не надо! – Она вскочила, прижалась к шершавому стволу липы.
Электрический свет, пробивая листву, падал на ее шею, на голые руки, покрытые матовым теплым загаром. Чижов недовольно ворочался на скамейке – все шло не так, как он думал, все по-другому, с каким- то вывертом. Он предполагал в Клавдии больше выдержки, деловитости.
– Клавочка, вы, может быть, думаете, я в шутку? Я серьезно.
Клавдия услышала хруст песка и сказала не оборачиваясь:
– Не надо. Не подходите.
– Позвольте, – обидчиво сказал Чижов, дыша ей в спину. – Я ведь не какой-нибудь. Я не какой-нибудь там алиментщик и так и далее. Я вам предлагаю руку и сердце. Вы, кажется, слышали. Русским языком было сказано.
Он уже почуял неладное и встревожился.
Клавдия пожалела его, а себя почувствовала виноватой.
– Я очень извиняюсь, – мягко сказала она. – Очень извиняюсь. Вы не обижайтесь, но я не могу. Очень досадно, что все так вышло. Но я не могу...
Он слушал молча и вдруг вскрикнул, как человек, напуганный спросонья.
– Что? Что?.. То есть как? – забормотал он обрывисто и торопливо, прижав ладони к груди. – Что это «не могу»? А?! Это что такое «не могу»? А?
– О господи! – воскликнула Клавдия с мукой в голосе. – Ну, не могу! Сказала ведь – не могу! Чего же спрашивать! Не могу! Не могу! Не могу!.. – Она быстро пошла по аллее, твердя все время: – Не могу. Сказала ведь! Ах ты, господи! Не могу!..
Чижов нагнал ее, схватил за руку.
– Позвольте!.. Позвольте!.. – Это было как тревожный бред – его бормотание. – Вы когда раздумали? Вы когда?.. Вы почему?.. Позвольте?..
Она остановилась.
– Ну, успокойтесь! Не надо. Я и не думала. – Она развела руками, не находя больше слов. – Я виновата, конечно. Мы танцевали. Но я не знала, что вы так все поймете...
– То есть как не думали? Это как понимать, не думали? Почему не думали? Вопрос – почему?
Клавдия потеряла терпение.
– Я не могу. Я люблю другого. Вот и все. Понятно?
– Другого? – подхватил Чижов. – То есть как? Кого другого?.. А? Это как понимать другого? А?
Он метался перед Клавдией, загораживая аллею, беспорядочно размахивая руками. Все было как дурной сон. У Клавдии заныло в голове.
– Пустите! Ну, пустите! – И, отводя все время его руки, точно пробираясь через густой кустарник, она пошла быстро, почти бегом.
– Позвольте, позвольте! Кого другого? Кого? – слышала она, и хотелось ей зажать уши. И вдруг Чижов закричал: – Озерова, помощника?... Озерова? Да?..
Он обозлил Клавдию этим выкриком. Она остановилась, бледная, сказала коротко:
– Да!
Чижов подступил к ней вплотную. Были еще какие-то слова; совсем близко увидела она перекосившееся лицо Чижова, глаза, блеск зубов. Она отступила. Подломились в коленях ноги. Чижов с налету опрокинул ее на скамейку. Руки его шарили. Клавдия отбивалась молча, отчаянно, ломая ногти. Руки Чижова окостенели, не разжимались. Клавдии удалось повернуться, и, откидывая голову, она несколько раз сильно и резко ударила его назад затылком, рванулась, отбежала за дерево. Все произошло в одну секунду. Медленно трезвея, Чижов достал из кармана платок, приложил к разбитому носу.
Клавдия спросила вызывающе, с веселой злобой:
– Что? Получил? Хорошо!..
На всякий случай она подняла булыжник, если опять сунется. Чижов не сунулся. Рассматривая пятна крови на своем платке, он звучно и мокро потянул носом. А Клавдию подмывало и разбирало дерзкое озорство – глухой отголосок прежних отчаянных лет. Блестя глазами, она подошла вплотную к Чижову, поднесла булыжник к его лицу. Он откачнулся, тупо посмотрел побелевшими глазами.
– Видишь! – грубо сказала Клавдия. – То-то. Руки больно длинные – хватать!
