Наконец, истомленная, счастливая, она крепко уснула, поручив Василию Ивановичу караулить вещи. На прощание он заглянул ей в лицо – она улыбалась, что-то шептала во сне. Василий Иванович вышел из вагона с ее пальто и чемоданом, не возбудив у проводника подозрений... А теперь дамочка едет обратно в Москву; глаза у нее погасли, голосок срывается на всхлипывания, и без конца рассказывает она сердобольным соседям о своем горе. Ее счастье улетело, развеялось, как дым...
Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин поморщился и закряхтел, ощутив неловкость в душе. Он считал себя рыцарем и при других обстоятельствах, конечно, не обидел бы эту дамочку. При других обстоятельствах он, может быть, поехал бы с ней на Кавказ, бросил бы в окно ее путевку и показал бы ей настоящую жизнь с блеском и шиком – первоклассные отели, прогулки на автомобилях, ужины в ресторане. А на прощание подарил бы ей золотые часики с надписью: «От незнакомца», и всю жизнь она вспоминала бы этот месяц на Кавказе как чудный, волшебный сон!
Василий Иванович встал, сердито прошелся по комнате. Черт знает что! Украл чемодан и пальто! Самому противно!.. Но время такое, ничего не сделаешь. Василий Иванович осуждал не себя, а время. Его вынуждают красть чемоданы! Его вынудили обидеть дамочку. Когда у человека в кармане всего восемьсот рублей – он поневоле начнет тянуть чемоданы. Василий Иванович ожесточился: да, его вынуждают размениваться на мелочи – красть чемоданы, обижать наивных дамочек, и он не принимает на себя ответственности за это!
Между тем в республике было много и несгораемых шкафов и ювелирных магазинов, и никакая охрана не смогла бы уберечь их от Василия Ивановича Катульского-Гребнева-Липардина, если бы другое время, не советское. Раньше были хозяева несгораемых шкафов и были воры; хозяева имели полицию, воры – свою блатную организацию; остальная публика не вмешивалась. Но что можно сделать сейчас, когда все стали хозяевами и охранителями всех шкафов, когда за каждым магазином следят сотни, тысячи глаз, когда каждый школьник, заметив подозрительное, бежит за милиционером! Кругом на каждом шагу враги. Можно бороться с полицией, можно провести десяток тайных агентов, но нельзя человеку в одиночку бороться против всех! Если бы даже удалось вскрыть шкаф, взять магазин, то куда потом деваться с деньгами, с бриллиантами? Продать? Кому? Каждый отведет тебя в угрозыск. А деньги? В Советском Союзе кощунственно нарушен основной закон: «Деньги не пахнут»; раньше никто не спрашивал, откуда у человека деньги, а теперь спрашивают. Чуют за версту, если от денег идет дурной запах.
В Советском Союзе было еще много мелких случайных краж, но настоящее квалифицированное воровство как пожизненная профессия стало невозможным, подобно профессиям банкира, антрепренера или адвоката по бракоразводным делам. Воровство как профессия целиком принадлежало старому миру. И вот Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин явственно ощутил себя родным братом тех, кого обворовывал раньше; он был одной крови с владельцами несгораемых касс и ювелирных магазинов; он мог жить только среди них, и они, видимо, без него обойтись не могли, хотя и ловили его и упрятывали время от времени в каталажку. Но все это происходило как бы в одной семье, в одном доме, среди своих, а теперь Василий Иванович чувствовал себя чужаком, белой вороной. Он жил среди чужих, среди врагов по крови, советский воздух был нестерпим, ненавистен, убийствен для него.
Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин был убежденным, закоренелым паразитом и гадиной, одним из тех немногих экземпляров, что полностью отбывают в тюрьмах свои сроки, не поддаваясь никакой перековке. И в прокуратуре это знали, даже удивлялись, откуда такая масса преступности в одном человеке. В случае поимки Василий Иванович не мог рассчитывать на снисхождение – хорошо еще, если дадут десять лет с испугом, то есть расстрел с заменой десятью годами, а то просто дадут чистый расстрел. Тем более, что Василий Иванович проживал по фальшивому паспорту: полтора года назад он покинул тюрьму, не простившись с администрацией.
В Советском Союзе жить ему было нельзя. Земля под ним горела. Он решил бежать за границу, в Персию. Персия его привлекала патриархальностью. Кассы там, наверное, все старого образца, и вскрывать их можно шутя, мимоходом. Правда, ворам в Персии отрубают руки, но что это за воры? Это сплошные слезы, а не воры! Там, наверное, никогда еще не видели настоящего специалиста по несгораемым шкафам, известного в Москве, в Варшаве, Одессе, даже в Бухаресте и Константинополе... Такой человек может один разорить всю Персию. А полиция? Василий Иванович видел фотографию, изображавшую персидского полицейского – босиком, с черными тонкими ногами, в пышном тюрбане, с кривой саблей на боку. Смех душит смотреть на такую полицию!.. Да, в Персии можно делать большие дела.
Мечта о Персии не давала ему покоя, но денег для Персии не было. Недавно Василий Иванович с огромными трудностями, в одиночку, взял в Москве восемнадцать тысяч и начал готовиться к отъезду. Но, возвращаясь ночью из Большого театра со своей любимой оперы «Евгений Онегин», он заметил неподалеку от своего переулка машину с потушенными фарами. А на углу маячила тень. Чутье на эти вещи было у Василия Ивановича сверхъестественное: не останавливаясь, повернул он в первые же ворота, прошел насквозь гулкий пустынный двор, перелез через ограду и прямым ходом отправился на вокзал. По дороге он проклинал и костил последними словами соседа по квартире – молодого шофера, который уже давно присматривался к странному образу жизни Василия Ивановича и в конце концов заявил куда следует.
Все деньги остались дома под матрацем. С собой у Василия Ивановича была только одна тысяча. План бегства в Персию сорвался. Теперь нужно было начинать все сызнова – ждать удобного случая, когда подвернется куш покрупнее, а пока пробавляться кое-чем, по мелочи. Красть чемоданы? Василий Иванович опять поморщился и закряхтел. С отвращением вспомнил он базарную сутолоку – запахи, жару, шум, гнусавый мелочный торг за копейку. Базарная пыль еще скрипела у него на зубах. Он сплюнул. Самому торговать краденым барахлом на базаре – что может быть унизительнее для свободной и гордой личности, для аристократа духа? К тому же это небезопасно – можно в два счета засыпаться. Старая воровская мудрость гласила: «Воруй, но сам не продавай». Сегодня, торгуя на базаре лифчиками и дамскими панталонами, Василий Иванович натерпелся страху больше, чем в самой рискованной операции у несгораемой кассы. Того и гляди заметут. Рисковать жизнью из-за тысячи рублей это просто нерасчетливо. Необходим компаньон, помощник.
И мысли его, естественно, обратились к Чижову. Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин понимал в людях, был психолог. Он сразу почуял запах души Чижова – тонкий, но резкий и явственный запах, чем-то родственный. «Надо пощупать», – решил Василий Иванович.
Заскрипела дверь, вошел Чижов. Сказал с неудовольствием:
– Ноги вытирать надо. Пол чистый, а вы лезете в пыльных ботинках.
Увидел деньги на столе и сразу притих, глаза остекленели. Катульский-Гребнев-Липардин покосился на Чижова, тихонько кашлянул.
– Ходил вот на почту. Получил перевод. Да, кажется, обсчитали меня рублей на тридцать.
Чижов, не отрываясь глазами от денег, подсел к столу.
– Это что же, командировочные?
– Полумесячный оклад, – небрежно ответил Катульский, собирая деньги и подравнивая стопку ладонями. – А сколько вы получаете в месяц, если не секрет?
– Сто восемьдесят, – ответил Чижов, скрипнув зубами. – Люди мы ничтожные.
– Хотите – одолжу? – быстро перебил его Катульский. – Пожалуйста. Вы нравитесь мне, молодой человек. Сразу видно в лице этакую... душевность. Люблю душевных людей: – Он метнул на Чижова быстрый взгляд. – С удовольствием выручу. Сколько? Двести? Триста? – Он придвинул к Чижову толстую пачку денег. – Пожалуйста. Нет, нет, не обижайте меня отказом. – И, широко, радостно усмехаясь, он дружески хлопнул Чижова по спине, расстегнул его пиджак и сунул в карман ему деньги. Рукой он почувствовал, как прыгнуло и затрепетало алчное сердце Чижова.
6
Обилен и многолюден колхозный базар в городе Зволинске!..
Неторопливым шагом, поправляя ежеминутно очки, ходит по базару Петр Степанович в кожаном картузе – покупает арбуз.
Арбузы – светлые, темные и тигровой масти – навалены грудами, они гудят под заскорузлыми ладонями, как бубны; их тут же на базаре с размаху бьют о колено – они лопаются, разбрызгивая плоские черные семена. И, как розовый снег, тает во рту их мякоть.
– Семь гривен, – вкрадчиво говорит Петр Степанович, любовно поглаживая приглянувшийся ему арбуз.
