день.
Пришлось и здесь читать вслух открытку, потом женщины разошлись, и он остался наедине со Стешей. Тогда только он прочитал ей открытку по-настоящему, как думал на льду, сопровождая чтение душевным разговором. Прошел, наверное, целый час, прежде чем он добрался до подписи: «Твой нежно любящий сын Вася».
– «Нежно любящий сын»... Смотри, как подписался, – говорил Иван Алексеевич. – Значит, понял, когда пришлось ему не шутки шутить на фронте. Мог бы просто написать: «Любящий сын», а он, видишь, что обозначил: «Нежно любящий...»
При этих словах Стеша заплакала счастливыми слезами и плакала долго. С каждой минутой к ней возвращалась жизнь. Стеша как будто всплывала из темной своей глубины. Иван Алексеевич сел с нею рядом, обнял за плечи, посмотрел в ее мокрые большие глаза и осторожно поцеловал в губы. И с дрогнувшим сердцем, на короткий ослепительный миг увидел ее прежней, как тогда у реки, на поваленной ольхе. Это был их второй поцелуй – почти через сорок лет после первого!
Что было дальше между Иваном Алексеевичем и Стешей – москвичам дослушать не удалось, над рекой встал туман, потянул ветерок, близилось утро. Москвичи пошли к своим удочкам, Степан Лаптев – к парому.
Глядя ему вслед, москвич постарше сказал:
– Поучительная история. Хороший был человек Иван Алексеевич.
А второй, помоложе, закончил:
– Это не всякому под силу – свои утраты в жизни претворить в свою доблесть...
