доктор Булль вытащил за локоть рыжего бледного человека, которого почти неделю тому назад изгнали из
Совета; первого из мнимых анархистов, которого разоблачили.
– Что вы ко мне лезете? – крикнул тот. – Вы меня выгнали как шпиона.
– Все мы шпионы, – тихо сказал Сайм.
– Мы шпионы! – завопил Булль. – Пойдем выпьем. Утром отряд объединившихся сыщиков направился к отелю на Лестер-сквер.
– Ну что ж! – говорил доктор Булль. – Ничего страшного. Шестеро человек идут спросить у одного, чего же он хочет.
– Все не так просто, – возразил Сайм. – Шестеро человек идут спросить у одного, чего хотят они сами.
Они молча свернули на площадь и, хотя отель был на другой ее стороне, увидели сразу и небольшой балкон, и огромного вождя. Он сидел один, склонившись над газетой. Но соратники, пришедшие, чтобы его свергнуть, переходили площадь так, словно с неба за ними следила сотня глаз.
Еще у себя в отеле они спорили, вести ли с собой бывшего Гоголя и сразу бросить карты на стол или сделать сначала какой-нибудь дипломатический ход. Сайм и Булль стояли за прямую атаку и победили, хотя Секретарь до конца спрашивал их, почему они так спешат.
– Очень просто, – объяснил Сайм. – Я нападаю на него сразу, потому что я его боюсь.
Сыщики молча поднялись за Саймом по темной лестнице, и все сразу вошли туда, где их ждали лучезарный утренний свет и лучезарная улыбка Воскресенья.
– Какая прелесть! – сказал он. – Как приятно всех вас видеть. И день чудесный… А что царь, умер?
Секретарь выпрямился, чтобы слова его прозвучали и достойно, и гневно.
– Нет, сэр, – сурово вымолвил он. – Убийства не было. Черная мерзость…
– Ай-ай-ай-ай! – сказал Председатель, укоризненно качая головой. – У каждого свои вкусы. Простим Субботе его небольшие слабости. Называть черной мерзостью эти очки… Ах, как невежливо! И при нем!.. Вы ли это, мой милый?
Секретарь задохнулся; доктор сорвал очки и швырнул их на стол.
– Это и правда мерзость, – сказал он. – Но я больше в мерзостях не участвую. Посмотрите мне прямо в лицо…
– Ничего, ничего, – утешил его Председатель. – С таким лицом жить можно, бывает хуже. Мне ли судить игру природы? А вдруг и я в один прекрасный день…
– Сейчас не время шутить, – сказал Секретарь. – Мы пришли спросить, что это все означает. Кто вы такой? Чего вы хотите? Зачем вы собрали нас вместе? Знаете ли вы, кто мы? Безумец вы, играющий в заговор, или мудрец, валяющий дурака? Отвечайте.
– Должностные лица, – проурчал Воскресенье, – обязаны отвечать лишь на восемь вопросов из семнадцати. Если не ошибаюсь, вы требуете, чтобы я объяснил, кто я такой, и кто такие вы, и что такое этот стол, и этот Совет, и этот мир. Что ж, отважусь сорвать завесу с одной из тайн. Что до вас, вы – сборище благонамеренных кретинов.
– А вы? – спросил Сайм, наклоняясь вперед. – Вы что такое?
– Я? – взревел Председатель и медленно поднялся, словно огромная волна, которая вот-вот загнется над головами и ринется вниз. – Хотите знать, что я такое? Булль, вы ученый. Вникните в корни деревьев и разгадайте их. Сайм, вы поэт. Взгляните на утренние облака и скажите мне или другим, что они значат. Но говорю вам, вы узнаете истину о самом высоком дереве и самой далекой тучке прежде, чем вам откроется истина обо мне. Вы разгадаете море, а я останусь загадкой; вы поймете звезды, но не меня. С начала времен меня травили, как волка, правители и мудрецы, поэты и законники, все церкви, все философы. Но никто не поймал меня, и небеса упадут прежде, чем паду я. Да, погонялись они за мной… Погоняетесь и вы.
Никто еще не шелохнулся, когда чудовищный человек перемахнул через перила, словно орангутан. Но раньше, чем спрыгнуть вниз, он подтянулся, как на турнике, и, опершись огромным подбородком о край балкона, торжественно промолвил:
– Одно я вам скажу. Я – человек в темной комнате, который сделал вас сыщиками.
С этими словами он рухнул вниз и подпрыгнул, как гигантский мяч, и побежал мягкими прыжками к углу, где кликнул кеб, а потом в него вскочил. Шестеро сыщиков стояли в оцепенении; но когда загадочный Председатель исчез во тьме кеба, здравомыслие вернулось к Сайму. Он соскочил с балкона, едва не сломав себе ногу, и тоже кликнул кеб.
Они с Буллем вскочили в него, профессор с инспектором – в другой, Секретарь и бывший Гоголь – в третий, как раз вовремя, чтобы помчаться за мчащимся Председателем. Воскресенье направился на северо-запад, и возница, гонимый его нечеловеческой волей, гнал лошадь во всю прыть. Не расположенный к учтивости Сайм вскочил и заорал: «Держите вора!» – и за кебом побежала толпа. Полисмены всполошились. Возница Воскресенья перепугался, уменьшил прыть и заглянул в свой экипаж, чтобы урезонить пассажира, причем его длинный бич свесился вниз. Председатель дернулся вперед и резко вырвал бич. Затем он поднялся на ноги и принялся погонять лошадь, ревя так истошно, что она вихрем понеслась вперед. Улица за улицей, площадь за площадью летели мимо неистового экипажа, который возница тщетно пытался остановить. Три кеба мчались сзади, как гончие, если можно сравнить собаку с каретой. Магазины и улицы звенящими стрелами пролетали мимо них.
Когда кеб несся как угорелый, Воскресенье обернулся и скорчил страшную рожу. Белые его волосы свистели на ветру, но он был похож на гигантского уличного мальчишку. Вдруг он поднял правую руку, швырнул что-то в Сайма, пригнулся, а Сайм, инстинктивно прикрыв рукой глаза, поймал шарик, скатанный из двух бумажек. Одна была адресована ему, другая – Буллю, за чьей фамилией следовала вереница загадочных букв, занимавших гораздо больше места, чем сам текст, который состоял лишь из таких слов:
«Как же теперь насчет Мартина Таппера?»
