всегда пила с сиропом и, наверное, может пить много холодного красного сладкого вина. И пьет с мамой наливку. А я – нет. Вы простите, я всё уберу! – извиняется Лидочка, силясь поднять веки.
Внезапный спаситель не отвечает, а только протирает и протирает Лидочкин лоб. Ррраз. Дввва. Тррри.
– О, как хорошо! Спасибо! – Лидочка с трудом разлепляет глаза и видит огромную лохматую пегую… корову. Корова пахнет тёплой шерстью, ванилью, зелёными абрикосами, морскими свинками, свежескошенной травой, высушенным на улице в ветреный день льняным пододеяльником, арбузом и снегом, новорожденным молочным младенцем, белой акацией, болотной ряской, пшеничным самогоном, дедушкиными руками и нагретым солнцем ракушняком.[31] Всем тем по отдельности, что не умеющие нюхать вкусно люди называют «запахом псины». Корова сочувственно смотрит на Лидочку огромными карими, слишком умными для коровы глазами и ласково говорит:
– Р-р-р… – И лижет в нос.
– Ты не корова! Ты – Виля, да? Очень приятно познакомится. Я – Лидочка. Прости, что разлила твой тазик воды, – извиняется она и треплет пса по мощной шее из положения ниц.
– Ты прости, что я утратила человеческий облик. Я теперь горькая пьяница, Виля. Чёрная дыра, и не отсвечиваю. Алкоголичка, как «Ванька-жид». Кроме того, что я вылила себе на голову твой тазик, я ещё и облевала туалет твоей хозяйки. Там, правда, и без меня было не очень-то, что не извиняет меня ни в коей мере. – Лидочка обнимает пса за мощную шею и, подтянувшись на ней, садится.
– Здоровая у тебя выя. Спасибо тебе ещё раз. И на кого я сейчас похожа? На свинью я похожа. Надо принять приличный вид и пойти к людям, да?
Виля смотрит на девушку, наклонив голову набок. Выражение его морды выражает сомнение в том, что надо идти к людям.
– Лидка!!! – раздаётся голос Ленки. Только Лидочка собралась было откликнуться, как…
Автор в очередной раз отдаёт на отсечение руку, уцелевшую во время истории с Диком, что московская сторожевая Виля сделал Лидочке глазками: мол, что, мать, попала? Ухмыльнулся краешком своей чёрной собачьей губы и негромко призывно залаял – мол, не переживай, хозяйка, тут твоя гостья.
– Господи! Да он пьяных ненавидит ещё больше, чем просто людей! Как ты умудрилась? Хорошо, что он тебя не загрыз! – пугается Ленка.
– Он мне оказал первую медицинскую помощь. – Лидочка гладит пса по голове и за ушами.
Виля гордо задирает голову, выражая некоторое видимое презрение к так нравящейся ему фамильярности.
– Ленка! Мне так стыдно! Ужас. Приехала, называется, в гости. Нажралась, как портовый грузчик, обрыгала пол-огорода и умылась из собачьей миски. Вообще не помню, как я сюда добралась. Время стало какое-то резиновое. Ещё не ночь? Сколько меня не было?
– Какая, к чёрту, ночь? Солнце палит, не видишь? У нас тут белых ночей не бывает, если помнишь! Недолго тебя не было. Минут десять от силы. Я бы и искать не отправилась, да только там Лёнчик кипеш поднял. А что пьяная… Пьяных ты не видала! С непривычки, да жара… – Ленка была девушкой доброй. Резкой, порою грубой, но не злой, и никогда не смаковала чужие нелепости и неловкости. Чем очень напоминала Лидочке школьную подругу Маринку. Видимо, поэтому её так сильно и потянуло к ней тогда, в кафе. – Пошли, я тебе ванну в доме наберу. Полежишь, под душем постоишь, поешь, отойдёшь.
– Я в первый момент, как очнулась окончательно, подумала, что он корова, представляешь? – Лидочка улыбается Виле.
– Да, Виля у меня парень большой и красивый. Крутые пятна, да? Вообще-то, свинья ты, Виля, а не московская сторожевая! – грозит Ленка псине кулаком. – Какая ты сторожевая, если у тебя пьяная в стельку незнакомка из миски пьёт, а ты, вместо того чтобы защищать свою собственность, поцелуи разводишь тут? Тьфу! Плохая собака!
Виля виновато машет хвостом и косит глазом на Лидочку: мол, с кем казусов не случается, пусть первый бросит в меня камень.
– Ладно! Но чтобы в последний раз! – строгим голосом говорит ему Ленка, заговорщически подмигивая Лидочке.
Девушки отправляются в дом. Виля смотрит им вслед. Вздыхает, ложится в узкую полоску тени от забора и, прищурившись, недолго глядит в небо. Ещё с полчаса вращения Земли вокруг Солнца – здесь, пожалуй, будет тень. Ну, а потом, может, уже отвяжут. Или хотя бы перевяжут в другое место. Палить будет до самой ночи, в прогноз не смотри, не будь он большая собака! Походили бы сами в таком тулупе, знали бы почём фунт каждого бестеневого градуса по Цельсию в этой атмосфере.
Лидочка принимает ванну, стоит под холодным душем, ест – всё, как будущий доктор- стоматолог, более опытный в делах опьянения, прописала.
Потом танцы, и Лёнчик так нарезается уже не вина, а водки, что решительно пристаёт к Лидочке, а уж если он ей и резко захмелевшей был не очень по душе, то уж трезвой – и подавно. Весь последующий день Лидочка пьёт только простую воду. В общем, ей весело, но не так, как остальным. Скорее, просто не скучно. Лидочке куда веселее бродить со всё подмечающим и рассказывающим ей Генкой. Или ездить на машине по ночному центру с Герочкой, который, несмотря на сильное и постоянное желание, галантен, предупредителен, образован и рассказывает о разных странах. Правда, в его рассказах стран куда больше, чем в его реальных путешествиях начинающего моряка торгового флота. И заходит он в своих рассказах в какие-то уж совершенно нереальные для советского чёрт знает какого порядкового номера помощника капитана места. Нет, пожалуй, с Генкой интереснее – он может из обыденной лужи создать праздник и сказку, а Герочка ведёт себя просто, как породистый петух в брачный период, создавая из реальности попсовый кич.[32] Но с ними интереснее, чем в этой компании. Тут просто сидят, пьют, рассказывают анекдоты, большей частью бородатые, сами же первые над ними гогочут, хватают друг друга за разные части тел, сопровождая «изысканные» телодвижения анекдотическим же гоготом. В общем, «всё это не то, не то и не то», как верно говорил повар Никодимов.[33] Вот «Ванька-жид» умеет рассказать самый затасканный анекдот так, что все заливаются по полчаса. А он сохраняет абсолютно серьёзную мину, как во время рассказа, так и пережидая веселье в преддверии следующей короткой истории.
К вечеру обстановка совсем уж непривычна для кристально трезвой и незамутнённо домашней Лидочки, и она решает отправиться восвояси. Не из боязни мамы. А просто – домой. Ну, не к Герочке же с его торчащим «слишком большим» в отдельные однокомнатные пенаты. И не к Ваньке в двушку, где он живёт с суетливой мамой. И точно уж не к Генке в общагу, где маленькая комнатка набита бумагой, картоном, холстами, подрамниками, красками и людьми, похожими на тех, что не любит сторожевой Виля.
– Откуда он берёт деньги на всё это, твой Генка? – уточняет мама тоном кинематографического Жеглова.
– Во-первых, мама, он не мой. Во всяком случае, в том смысле, который ты в это вкладываешь, – отвечает Лидочка маме. – А во-вторых, он свои картины продаёт в горсаду у фонтана по выходным, чтобы ты знала.
– Кто его мазню покупает?! – презрительно цедит мама.
– Можешь не верить, но его «мазня» разлетается! – Лидочка немного лукавит.
Разлетается не совсем то, что Генка маниакально творит, увлекаясь то импрессионизмом, то сюрреализмом, а то и вовсе поиском новых форм, как будто в этом мире ещё хоть что-то осталось непридуманным. Нарасхват идут его маленькие миниатюрки – одесские дворики, переходики, вид на Дюка «со второго люка»,[34] шары Ланжерона, Сабанеевский мост,[35] колоннада и «плоский» дом.[36] «Он выпекает эти миниатюрки быстрее, чем мама жарит котлеты, и относится к ним со снисходительным высокомерием, как поэт, перебивающийся написанием поздравительных од на свадьбы и юбилеи. Но эти картинки города отлично кормят Генку, позволяя ему закупаться холстами, кисточками, красками и всякими прочими «штуками», во множестве необходимыми художникам. Ко всему остальному, к красивой одежде, модным ресторанам, заграничным сигаретам он, в отличие от Герочки, равнодушен. А ведь, может быть, много позже именно благодаря «попсовым» миниатюркам «Генки-колхоза» город останется таким, какой он сейчас. Генка думает, что пишет достопримечательность, а сам выписывает проехавшую мимо машину,
