штучка, которую не стыдно вывести в люди, умная, красивая, язык подвешен на все случаи жизни.
– Конечно, люблю. Ты говоришь глупости. Ждал бы я тебя столько и терпел бы всё то, что ты вытворяла и вытворяешь, если бы я тебя не любил.
– Но странною любовью. Может, ты мазохист?
– А ты меня любишь? – вдруг срывается он, такой флегматичный обычно, на крик.
– Нет. Ты для меня более-менее подходящий супруг из того, что имеется, – отвечает Настя.
– Всё твои шуточки! – он успокаивается.
«Ну вот. А ведь я была серьёзна, как никогда», – горько усмехается про себя Настя.
Игорь больше уже не дарит Насте цветы, как дарил, когда романы у неё были не с ним. Ну и слава богу, между прочим, что не дарит. Потому что благоухающая сирень, которую срывает Вадим около монастыря; или даже те чайные розы, совсем-совсем без целлофана, прилетающие к ней на самолёте из столицы когда-то всеобщей русской родины в сопровождении стареющего женатого психопата; а особенно – ирисы или «петушки», которые по одному всегда прихватывает на встречу с ней Шурик, – Насте куда милее этих официальных, как у всех, букетов гербер, похожих на культивированные бессмертники, и протокольных голландских роз без запаха, в огромных шуршащих юбках. Полчаса возни, полное мусорное ведро бумажных бантиков, поддерживающих каркас проволочек и деревянных палочек-распорок, и в вазе – три жалких своей ненатуральностью безжизненных цветочка. Точь-в-точь таких, как и сам этот Игорь. Каким он оказался сразу после того, как она согласилась выйти за него замуж и переехала в квартиру, купленную для него родителями «до свадьбы». На всякий случай. Чтобы Настя права не имела, если вдруг что.
Насте вовсе не хочется иметь право ни на что. Особенно на Игоря с диваном и пивом в обрамлении «марусиных поясочков».
Но мама – её родная мама – говорит Насте, что она идиотка. Чего ей ещё надо? Врач. Своя квартира. Реалист, в отличие от витающей в облаках, эмоциональной импульсивной Насти, готовой жизнь спустить первому встречному мужику под передний «хвост».
– Знаешь, я бы с большим удовольствием вышла замуж за Шурика, – говорит Настя маме.
– И что ты с ним будешь делать?! – возмущается мама. – Он же два института бросил!
– Три… – автоматически поправляет Настя.
– Тем более! Сейчас вообще без работы, откуда только деньги на гулянки берёт?
– Он неделю только без работы. Шурик весь год мотался проводником в какие-то очень дальние железнодорожные рейсы и всё время что-то покупал-продавал. Очень неплохо заработал. Маме шубу и сапоги купил. Сестре куртку и ботинки купил. И мне кольцо с изумрудом, между прочим, купил.
– Ой, только не надо посвящать меня в детали своего блядства! – восклицает мама.
– Мама, я не посвящаю тебя в детали. Я тебе рассказываю, откуда у меня кольцо с изумрудом за приличную сумму с достойным количеством нулей, о которых ты когда-то так грустила. Можно даже сказать, что именно ты внушила мне разговорами, невольным слушателем которых я была с малолетства, что изумруды – это стигма счастья, – не упускает случая куснуть маму Настя. – И, в конце концов, у кого мне ещё спросить совета? Ты же так мечтала когда-то, что советы просить я буду именно у тебя, а не у дедушки, бабушек и подруг. А теперь, что я ни скажу, – это оказывается «деталями блядства».
Слава богу, мама не знает целого, собранного из «деталей», «механизма»… Она знает о Вадиме, о Шурике и об Игоре. Узнай мама о женатом взрослом мужике и так ещё, по «мелочи», она срочно ляжет в больницу с «ревматической атакой». Или с «гипертоническим кризом». Или с «мерцательной аритмией». Или даже с «острым панкреатитом». Смотря подруге-врачу какой специальности скорее дозвонится.
– Всё равно! – Мама собирает мужество в кулак, ведь Насте уже не пять и даже не восемнадцать, а двадцать три. – Шурик безалаберный. Он живёт сегодняшним днём, а завтра хоть трава не расти!
– Мама. Это не так. Тебе только так кажется. Если ты подумаешь хоть немного, то ты поймёшь, что безалаберный не станет одевать маму и сестру. А не способный заработать денег – дарить кольцо с изумрудом женщине, которая ему даже не невеста.
– Дарит, потому что ты с ним спишь! – надрывно говорит мама.
– Не так часто и не так бурно, как ты себе представляешь, – сердится Настя.
«Спать» – мамина больная тема. То ли мама сама когда-то «недоспала» положенного, а выскочила скорее замуж своему отцу назло, то ли – что вероятнее – невзрачный серый Настин отец Николай так и не смог, не сумел разбудить в ней женщину. А может, и не захотел. Кто сумеет и захочет, если тебя с утра до вечера называют «голодранцем» и пеняют «богемно-разведочными» изумрудами? Скорее всего, всё-таки не сумел, потому что нет ни одного мужчины, который не хочет, что бы там ни было. Два ровесника, рано поженившиеся и никогда, видимо, друг другу не изменявшие, так и жили, как начали: работа, ругань, ребёнок, достать еду, достать мебель и пара суетливых движений перед сном. Да и то не всегда, а скорее всего, по выходным. В общем, вся физиология секса сводилась мамой к брезгливо оброненному – «спать». Но при этом всём – брезгливости, презрении и даже высокомерии – мама-учитель выдавала сладострастно-ненавистно такие сальности, что Насте становилось не по себе.
– Ну что, и у кого хер толще? – зло спрашивает мама Настю, вернувшуюся с ночного дежурства.
– Господи, мама! О чём ты говоришь?
– Знаем мы твои дежурства! С одним по-быстрому перепихнулась, с другим по-собачьи посношалась…
– Мама! Я была на дежурстве! – говорит ей опешившая Настя, даже от самых взрослых своих любовников никогда не слышавшая подобных гадостей, а только пусть и несколько распущенные, но всегда исполненные или страсти, или нежности слова. Мама же в такие моменты становится похожа на ругающуюся с товаркой торговку винно-водочного магазина, пьяную и грязную не только снаружи, но и изнутри.
– Я звонила в отделение и просила прочитать мне график. Сегодня в операционной травматологии, – Настя работала с третьего курса, не столько ради денег, сколько ради обучения ремеслу «с основ» и чтобы меньше узаконенно бывать дома, – дежурит медсестра Загоруйко, а не Кузнецова!
– Мама, ты шпионишь за мной? Леся попросила меня поменяться, потому что завтра её муж возвращается из рейса. Я не знала, что всё ещё должна давать тебе отчёт даже в таких мелочах.
Раньше мама была добрее. Может, казалась? Может, потому что Настя была меньше? А может, потому что жизнь была стабильнее? Да, маленькая зарплата инженера – «голодранца», но дадут её вовремя – два раза в месяц, как по часам. Её зарплата учителя, с надбавками за работу в специнтернате, в два раза больше и тоже в навечно определённое время. Премии. Тринадцатые зарплаты. Всегда можно рассчитать. Одежду и обувь купить в Москве. Книги – даже самые дефицитные – в маленьких уездных российских городках. Что-то передадут из Питера, что-то привезут с Дальнего Востока – той же икры всегда в достатке. Однажды из далёкого села в Сибири какой-то совсем дальний – не распутаешь – бородатый родственник, который ломился в двери соседей «поздороваться» и потом громогласно орал, что «живёте тут, как звери по норам», привёз мешок кедровых орехов и семь песцовых шкур. В общем, жили – не тужили. Привыкли-смирились, а тут вдруг совсем не такая, как ожидалось, спокойная пристойная пенсия. Страна развалилась, денег нет совсем, смена гражданства автоматическая, смена паспортов – вручную, ходи, стой в очередях. Да и отца, назло которому она когда-то вышла замуж и который очень существенно помогал материально, лет десять как нет в живых. Мама даже продала родительский дом, хотя все её отговаривали. Деньги быстро испарились, а через пару лет цены на землю в том районе внезапно так выросли, что Настина мама обозлилась окончательно. На «голодранца», на мир и на повзрослевшую Настю – за то, что молода, красива, с ней постоянно случаются мужчины, и даже будущего мужа она завела не голодранца.
– У него квартира есть. Своя. Всё проще будет, – говорит мама.
– Мне точно будет проще, не важно в чьей, только бы не в вашей квартире, – бормочет себе под нос Настя.
– Что ты там шипишь? – спрашивает мама.
– Ничего, мама, ничего. Радуюсь, что у моего будущего мужа своя квартира. Это прекрасно, особенно если учесть тот факт, что у меня своей нет. Ни квартиры. Ни дома.
– Чем тебе родительский дом не угодил?! – взрывается мама, хотя прекрасно понимает, что Настя имеет в виду. Дедушка и бабушка хотели, чтобы тот, проданный дом остался Насте. Но разве имеет значение
