разумеется.
— Да-да, конечно, — торопливо ответил я, заслышав вопросительные нотки. — Ещё как рады. Просто счастливы!
Отморозив, пока поднимался обратно, пальцы, я швырнул туши под ближайшее дерево — те здорово громыхнули даже на мягкой подстилке из хвои. Из-за сруба вышел Саша.
— Предлагаю всё же пообедать ухой. ЭТО разморозится в лучшем случае к ужину, — сказал я ему, потерев озябшие руки. — Компенсация вам за трудные годы продразвёрстки.
Саня подошёл, пнул ногой один оковалок и спросил:
— Они тут все такие?
— Ты о гусях, замороженных индейках или о жёнах рейнджеров?
— Да обо всех, блин!
— Все, Саш. Все.
Наглая зажравшаяся московская крыса и малахольный шведский гусь — много ли в них общего?
Да ровно столько же, сколько в ливерной и брауншвейгской колбасе.
Перейдёт ли когда-нибудь социалистическая крыса к гусиному коммунизму?
У нас перманентно по сей день — «Урвать и затаиться с добычей».
У них — «Все правильное не может быть неправильным».
Будет ли нам о чём поговорить при встрече?
Ближайшие лет двести — вряд ли!
«Хотите поговорить об этом?»
Вот вы какую колбасу предпочитаете?
Я лично телятинку люблю, отварную, с хренком. Или котлеты из кабанятины под водочку.
«Аквавит», кстати, очень уважаю. Жаль, ездить за ней далеко приходится — неэкспортируемая марка.
Марк, собака-расист и Брюс Ли
Лучшее, что есть в этом человеке, — это его собака.
Если бы только люди могли любить, как собаки, мир стал бы раем.
«Боже, какой позор!» — думала я, сдавая пропуск визитёра на проходной Бостонской телестудии улыбчивому охраннику. Уши мои горели, щёки пылали. «Не быть тебе телезвездой! Не парить в верхних строках рейтингов!» — ехидничал внутренний голос. Такого фиаско я не терпела уже очень давно. Последний раз — в ясельной группе детского сада.
Гордость не позволила мне поставить в известность воспитательницу о том, что я навалила в штаны. И я молилась, молилась… уже не помню кому… наверное, дедушке Ленину, чтобы за мной пришёл папа или старший брат! Но мои молитвы не были услышаны — пришла мама. И, разумеется, устроила громогласный скандал из-за «горошины под матрасом». Принцесса была опозорена. Публично.
«Срочно купить литровую бутылку водки, выпить её залпом. Убить Марка. Убивать изощрённо — он должен мучиться. Сразу после утопиться в океане. Предварительно сделав харакири «розочкой».
Вероятно, у меня ярко выраженные способности к передаче мыслей — потому что не затыкавшийся последние четверть часа Марк вдруг снова впал в молчание. Правда, не в каталептическое, как в студии. Видимо, почувствовал, как Паша Эмильевич из «Двенадцати стульев», что «сейчас его будут бить, может быть, даже ногами». Поэтому заткнулся. На целую минуту. Мне она показалась вечностью. Но хрупкое равновесие всё же было нарушено — до слуха донеслось его жалобное: «It means…», и я с воплями: «А-а- а-а-а-а…» и чего-то ещё нечленораздельно-оскорбительного в адрес его матери, которая меня ещё вчера достала, начала сумкой колотить «итминза» куда ни попадя.
Пущей дикарской радости добавляли металлические бляхи, которыми была увешана моя торба в стиле милитари.
Хорошо, что Марк удержался на ногах. Если бы он упал, я бы добила его отнюдь не декоративными солдатскими ботинками на грубой подошве. И потом за долгие безмятежные тюремные вечера изучила бы, наконец, английский язык в должном объёме. Возможно, даже переплюнула бы Шекспира по многообразию лексики. Тюрьмы в Штатах оборудованы спортзалами. Рацион питания правильный. Похудела бы и подкачалась. За убийство срок, надо полагать, немалый.
А всё так славно начиналось…
* * *
Накануне Джош сообщил мне, что сегодня утром я должна стоять у входа в Бостонский телецентр, потому что участвую в передаче «штатного» телевидения (что-то вроде «республиканского»).
Ах, этот неподражаемый великолепный Джош! Если он говорит вам, что делать, вы готовы немедленно этим заняться. Как будто это именно то, единственное, ради чего вы родились на свет. Лично я имею честь быть знакома ещё только с одним подобным представителем рода человеческого. Я с этим экземпляром живу. И если он говорит: «Сделай мне чаю», я понимаю, что именно в этом концентрируется предназначение моего реинкарнированного существа.
Передача выходила в эфирное время «домохозяек» и по формату напоминала «интервью с интересными людьми». Замечательная новость — я с бухты-барахты должна завтра на целых полчаса прямого эфира с перерывом на рекламу стать «интересным человеком» для тех жителей штата Массачусетс, которым в это время дня больше нечего делать, кроме как смотреть телевизор!
В моём организме началась вегетативная буря, именуемая нами — простыми русскими крестьянами — «медвежьей болезнью».
Не дав времени до конца осмыслить, чего конкретно мне следует опасаться, Джош, как ни в чём не бывало, сообщил, что мне ещё будут задавать вопросы. И не заранее подготовленные редакторами с моими, ими же исправленными, ответами. А по телефону! В прямом эфире!!! Единственное, о чём я в тот момент мечтала, — нуль-транспортироваться в Антарктиду. Не имея для этого достаточно сил, мой дух перенёс слегка обмякшее тело в «два нуля».
Умывшись и отдышавшись, я вышла с намерением сказать Джошу твердое «нет!» Но, увидев этого «настоящего индейца», с которым «завсегда везде ништяк», поняла, что не могу сартикулировать созвучное на всех языках короткое отрицание.
Джош продолжил информировать: передача будет посвящена вопросам инфекций, передаваемых половым путём и через кровь; звонить будут в основном гомосексуалисты обоих полов, беременные, пенсионеры и прочая доброжелательная публика; звонки отслеживаются операторами и предварительно корректируются редакторами, хотя я, конечно, должна быть готова к некоторому количеству каверзных вопросов о «стране белых медведей», гомофобии, пенсионеромании и беременнофилии. Тут же заверил, что атмосфера на студии царит самая радушная, что ведущий передачи — его друг (интересно, хоть кто-то в этом городе не был другом Джоша?), и что он сам не раз принимал участие в этом милом дневном эфире, и всегда всё было просто великолепно. И, почти уже успокоив, в конце заявил, что сам прийти не сможет… Опаньки!
«А как же!.. Да я же!.. Но ведь!..» — кричало из глубин сознания. Ноги в ответ лишь неуверенно дрожали.
Немного остыв, я поняла, что страх и паника связаны отнюдь не с отсутствием Джоша, не с боязнью софитов, камеры и прямого эфира как такового — пару раз на родине я принимала участие в подобных телепередачах. Так те хоть шли в записи! Но я же не владею английским в должном для прямого эфира объёме! Вот что тревожило меня более всего! Одно дело — доброжелательные прохожие или продавцы.
