Милый персонал MGH и до осадка приторные в своей доброжелательности сотрудники Brigham&Women's Hospital и Harvard Medical School не говоря уже о поголовно русифицированном люде Sant Elizabeth госпиталя. Эти были готовы слушать любой мой «твоя-моя-не понимай» и бесконечные «рипит плиз слоули».
Но тут-то совсем другое дело — прямой эфир!!!
Мда… Так какого хрена я по поводу отсутствия Джоша так распереживалась? Чем он-то мне мог помочь, не у него же английский — второй язык! Да и русский — не первый!
Кстати, я ещё нигде не упоминала, что страдаю выраженным топографическим идиотизмом?
Однажды я заплутала, пытаясь дойти пешком от MGH до Бруклайна. Напрямую там — рукой подать — кварталов десять—двенадцать, а на метро — вокруг почти всего города. Джош даже карту нарисовал, но я её (естественно!) к концу рабочего дня потеряла. Вечерок был тих и свеж. И, понадеявшись хотя бы на воспоминания о карте, я всё-таки отправилась пешком. И буквально через минут двадцать потерялась. Где- то в магазинчик заглянула, где пейзажем полюбовалась, где просто на другую сторону улицы перешла, на скамейке посидела и всё. Этого оказалось достаточно. Повернула обратно к госпиталю, да не тут-то было — заблудилась окончательно. На мои вопли, обращенные к прохожим: «How do I get to…», откликнулось немало добрых самаритян. Они все меня внимательно слушали, доброжелательно размахивали руками в разных направлениях и рисовали всякие стрелки на подручных материалах (а один — даже на подножных). Вслушиваясь и вглядываясь в бесконечные GPS-версии, я бубнила только одно — чтобы они говорили ме- едленнее и «по-од-но-му!!!!» В итоге всё закончилось хорошо — смешливая рыжая толстушка подвезла меня туда, куда надо, хотя ей и было совсем в другую сторону.
Оказывается, пока страхи путались с воспоминаниями в моей голове, я успела выключиться на несколько секунд из окружающей действительности в виде Джоша. Тот, заметив это, уже щелкал пальцами у меня перед носом. Я вернулась, но, видимо, забыла переключить регистр Ctrl-Shift'oм. Можете представить моё удивление, когда Джош вдруг заговорил на каком-то совершенно незнакомом языке. Так певуче. Может, это индейский диалект, трепетно хранимый в семье со времён прапрадедушки? Уж не знаю, что там подумал мой индеец, но он пощёлкал пальцами ещё раз, прикоснулся ладонью к моему лбу и указал на мембрану фонендоскопа — приём, к которому обычно прибегают педиатры, чтобы привлечь внимание несмышлёных карапузов. Регистр, слава богу, переключился сам. «Вот ужас-то! Совершенно забываю английский, когда нервничаю», — подумала я и сообщила об этом Джошу. Разумеется, на понятном ему языке, полминуты назад казавшемся мне наречием майя.
Обидно. Ведь к третьей неделе стажировки у меня уже проскакивали мысли и сны на языке этой прекрасной, в общем-то, страны. Но стоило понервничать — заблудиться или угроза прямого эфира, как эта простая и доступная речь превращалась для меня в бессмысленную абракадабру. К слову сказать, в индивидуально организованной тишине я с удовольствием читаю Марка Твена, О Генри и Джека Лондона в оригинале, и это не вызывает у меня ни малейшего дискомфорта. Даже напротив.
Джош, мгновенно оценив ситуацию после моей реплики, сделал губами эдакое «пфу-у!», что, вероятно, означало: «Как ты можешь так плохо обо мне думать?!», вручил визитку некоего Марка и со словами: «Тебе положен переводчик» ретировался, оставив меня наедине с мыслями о собственном ничтожестве.
Перекур в обществе англоговорящего Джима отчасти вернул мне веру в себя, и я, ничтоже сумняшеся, решила брать быка за рога и сразу отправилась звонить этому самому Марку-переводчику, стараясь не думать о его до боли родной на слух фамилии, оканчивающейся, разумеется, не на «-ов» и не на «-ин», а очень даже на «-ский».
Времени оставалось всего ничего — сегодняшний вечер и завтрашнее утро.
— Алё! Хто там уже?! Гаваг'ите! — картаво ударила мне в ухо фрикативным одесско-привозным «гэ» телефонная трубка. Языковые регистры переключились, но с заметным опозданием.
— Hello! May I…
— ШО?!
— Извините. Это я себе. Здравствуйте, могу я поговорить с Марком?
В недрах трубки раздался типичный громогласный вопль одесских двориков:
— Маг'ик! Тебя какая-то жэнщына к телефону! Гаваг'ит по-г'ус-ски. Хто это?!
— Да не знаю я, мам, не ори! Ye-es? — Марик добрался до телефона и включил всю отмеренную ему Создателем вежливость.
— Здравствуйте! Меня зовут Татьяна. Мне дали ваш номер и должны были вас предупредить о звонке. Я по поводу завтрашней телепередачи.
— Да-да, конечно! — радостно возопил Марик.
— Я хотела бы встретиться с вами сегодня, познакомиться, обсудить возможные нюансы тематики. Где и когда вам удобно? — Я типично по-женски надеялась, что в ответ меня спросят, где и когда мне удобно, и уже прикинула в уме ресторанчик буквально напротив госпиталя, где тепло, светло и цены не кусают — последний оплот Тайной Лиги Курильщиков в районе.
— Вы знаете что? Приезжайте ко мне. В домашней обстановке оно всегда уютнее, тем более с бывшей соотечественницей, — вкрадчиво разрушила мои планы телефонная трубка и назвала адрес какого-то совершенно зачуханного пригорода, который я и понятия не имела, где находится. Но «назвался груздем» — соответственно полезай в такси, растрачивай деньги, отложенные на ресторацию, и будь готов!
Внутренний голос ехидненько обозвал меня кретинкой, а здравый смысл — будь он неладен — отправил ловить такси.
Представьте, что вы в пределах Садового кольца, а вас на пару слов приглашают приехать в Одинцово. Или вы стоите напротив уютного кафе на Дерибасовской, а вас приторно заманивают в город- порт Южный.
Таксист был очарователен. Вернее — очаровательна. Чёрная женщина лет сорока, может, тридцати. Сложно определить, поскольку плоти в ней было килограммов сто двадцать. Не меньше. Она была необычайно вертлява, абсолютно не знала Бостон, не говоря уже о предместьях, и ещё… она говорила исключительно на испанском, из всего многообразия которого мне известно только слово «corazon».
Сегодня был явно не мой день.
Кое-как объясняясь на языке жестов и останавливаясь чуть ли не у каждого прохожего, мы наконец добрались по указанному адресу. Сумма вышла круглее, чем я собиралась прокутить в ресторане. Что-то невнятно-казённое скребло по этому поводу в душе. Люди, всегда верьте своей интуиции!
У слегка обшарпанного, но вполне приличного домика стояла madame, подобную которой я лицезрела последний раз во дворе дома на Проспекте мира угол Чкалова лет семнадцать назад в Одессе. У неё был типичный подозрительно-прищуренный взгляд и щегольские кадетские усики. «Мама, жарьте рыбу! — Так ведь нет… — Мама, жарьте! Рыба будет!»
Испаноговорящая афроамериканка, получив причитающееся плюс чаевые, выскочила из машины и игриво продефилировала к моей дверце, намереваясь галантно её открыть. Зрелище было достойно кисти Рубенса, если учесть, что на ней был короткий топик и джинсы-стрейч. Но не успела она обогнуть машину, как вдруг из палисадника раздался истошный вой, вызвавший ассоциации с Шерлоком Холмсом, и оттуда вылетела великолепная немецкая овчарка. Сто двадцать килограммов оказались неплохо натренированы, надо отдать должное быстроте реакции — мой водитель молнией влетела в заднюю дверь. Пёс уже заходился в захлёбывающемся хрипе, мечась под окнами такси, когда, наконец, к нам выкатился невысокий, плотный запыхавшийся человечек, орущий: «Байкал! Байкал! Ко мне!» Усики были минимум капитанские, но, очевидно, фамильные. Не проронившая ни звука madame в возрасте явно была его мамой.
Русские вопли смешались с испанскими. Собака была утихомирена. Шофериня, выйдя из машины, демонстративно записала название улицы и номер дома, шумно и весело ругаясь. Марк (это был именно он), брызгая слюной, что-то вопил в ответ. Я, выйдя из машины, тихонько прикурила в сторонке, ожидая окончания концерта. Но тут ожили кадетские усики. Они задрожали, разъехались, и из-под них завизжало: «Курить в радиусе пятидесяти метров от нашего дома запрещено! Мы подадим на вас в суд!». «Мама, это ко мне по делу», — неожиданно спокойно сказал Марик.
— Здравствуйте, я — Татьяна. — Мексиканская принцесса, отъезжая, нешуточно газанула, и мои слова потонули в облаке дыма.
