— Марк, — наконец представился колобок, протянув мне руку.
— Татьяна, — в который раз произнесла я своё имя, пожав потную ладонь.
— Нет, вы представляете?! Понаехали тут, латиносы вонючие! Надеюсь, она не подаст на меня в суд из-за собаки! Впрочем, я вчиню ей ответный иск! И владельцу таксопарка заодно.
— Простите, Марк, но мне кажется, именно ваш пёс бросился на ни в чём не повинную девушку, или я ошибаюсь?
— Ха! — победоносно хмыкнул мой собеседник. — Лично я видел, что она проникла на мою частную территорию. Да, мА? А вы будете свидетельствовать.
— Простите, вынуждена вас предупредить, что с детства приучена говорить только правду и ничего кроме правды. За редким исключением. Но сей инцидент — не тот случай.
— Господи Иисусе, кого мне подсунул Джош? Хорошее начало хорошего знакомства, ничего не скажешь.
— Кроме того, ваша собака могла кинуться и на меня, окажись я на улице первой. Потом, я всё ещё курю возле вашего дома и, честно говоря, понятия не имею, куда деть окурок. И ваша, по всей вероятности, мама, — кивнула я на изваяние у дорожки, — уже тоже готова подать на меня в суд. — Я пыталась сохранить любезность и не повышать градус иронии до сарказма.
— Мама шутит! Правда, мА? На вас Байкал никогда бы не бросился. Он, в сущности, милейшее беззлобное существо. Он и эту бочку сала кусать бы не стал, хотя стоило бы! — Тут Марк, отнюдь не поражавший изяществом форм, доверительно понизил голос: — Он её просто испугался. Чёрных ненавидит. Это очень интересная история. Пройдёмте в дом, я вам расскажу.
— Бычок! — напомнила я, всё ещё держа в руках фильтр от сигареты.
— А, ерунда! Давайте сюда. — Он выхватил у меня окурок и швырнул его на мостовую.
Мы зашли в дом, отнюдь не нищая обстановка которого определялась ёмким словом «халоймис».
— МА, сделай нам чай! — крикнул Марк и, не дав мне рта раскрыть, обрушился словесным водопадом. Сразу стало понятно, что в ближайшие полтора-два часа по делу поговорить не удастся. Да что там дело. Мне даже не удалось заикнуться о том, что я предпочитаю кофе. Мог бы и поинтересоваться. Но у Марка были совсем другие планы — он решил рассказать мне всю историю своей жизни: родился, учился в Одессе… Тут я по наивности допустила фатальную ошибку, успев ляпнуть, что немалую часть своей жизни провела в этом замечательном городе. Наказание за оплошность последовало немедленно Марк тут же выложил всё, что знал о Южной Пальмире. А знал он, слава богу, немного. Зато недостаток сведений обильно восполнялся охами-ахами с пусканием «розовых слюней» nceeflonostalgie и вдрызг исковерканными цитатами из одесской главы «Евгения Онегина». Измотав меня на флангах, он вернулся к основной баталии, продолжив автобиографию. Родившись и научившись, он завел «курортный роман» с юной ленинградкой — женился и переехал в Пальмиру Северную. Где некоторое время жил и трудился стоматологом в районной поликлинике. Затем уехал в Израиль, не забыв прихватить одесскую мамочку. И уже потом, «естественно! а как же!» — перебрался в самую обетованную из всех земель, открытую специально для того, чтобы евреям всех стран было где объединяться. Слава богу, скрипучим голосом «мА» позвала нас пить чай, за которым она, судя по времени приготовления, ходила в Индию пешком!
Но и здесь я обманулась — она ходила за ним не в Индию, а на окраины Варшавы, где веником подмела полы транзитного склада контрабандистов. Ибо в типично по-одесски немытой, с коричневыми наслоениями по внутреннему радиусу чашке болтался пакетик «чайной пыли». И, судя по цвету напитка, используемый далеко не первый раз. Видимо, одесская «мА» отлично усвоила тезис брежневской эпохи: «Экономика должна быть экономной!» К чаю, кроме прилипшего ко дну чашки блюдца, ничего не предлагалось. Каким сладостным и вожделенным в моих воспоминаниях представился в тот момент чудесный бутерброд из спрессованной ваты с розовым мокрым кусочком плоти синтетической коровы и листом салата из цветной бумаги для детского творчества, не съеденный из-за моего гнусного кулинарного снобизма на утренней врачебной конференции! Мощный селевый поток желудочного сока окатил мой пищеварительный тракт в ответ на плотоядно окрашенное воспоминание. Гулкие раскаты урчащего эха в недрах моего организма растворились в очередном словесном гейзере Марка.
Он уже третий год безуспешно сдавал экзамены «на дантиста». Жена работала бэби-ситтером, сын учился в школе, Марк «сидел на велфере», перебиваясь случайными заработками. У них ещё была бабушкина пенсия, которую налогоплательщики США щедро платили женщине, всю жизнь протрудившейся там, где с помощью советов кухарок управляли государством. В Америке уважают старость. И ещё — Марк отчаянно судился с кем только можно, а также небезуспешно лоховал страховые компании. В общем, он относился к той категории бывших соотечественников и человеческих типажей вообще, которую я не особо жалую. Тем не менее я уже пожала его потную ладонь, сижу на давно не мытой кухне, пью спитой чай из грязной кружки и слушаю всякую фигню о полукриминальных похождениях Марка, вместо того чтобы говорить о деле. Моя месть Джошу будет страшна! Я разрисую его календарь с изображениями суровых альпинистов-велосипедистов розовыми бантиками и алыми сердечками. Я заставлю его сожрать огромный синтетический бутерброд (ни слова о еде!) и выпить литр страшного кофе «Дан-кэн-Донатс» (ни слова о кофе!), а вместо «Хэллоу, гайз!» я буду говорить «Хэллоу, гейз!» Его драгоценного Майкла буду называть Мойшей, а его самого — Джо… Джо… Джойшей! Ну, или что-нибудь не менее страшное в этом роде.
Единственное, что согревало душу, — действительно донельзя дружелюбный Байкал. Он забежал на кухню, положил голову мне на колени и, виляя хвостом, периодически повизгивал: «Извините! Мне так неловко за первоначальные обстоятельства нашего знакомства. Позвольте мне исправить впечатление. Я и сам не знаю, что на меня нашло». Марк поведал мне обещанную леденящую душу историю о том, как милая беззлобная овчарка стала последователем куклуксклановцев. Байкал лежал у ног, влюблено поглядывая на меня и, разумеется, понимая, что речь идёт именно о нём.
Он с самого раннего щенячьего детства был до невозможности добрым. Его тискали все дети во дворе питерской новостройки на Гражданском проспекте. Дрессура, имеющая целью сделать Байкала правильной служебной собакой, привела к тому, что простейшая команда «Голос!» вызывала у него непроизвольное мочеиспускание. Возможно, в своей собачьей душе Байкал был поэтом или философом — он мог подолгу сидеть на балконе, разглядывая закаты и рассветы, романтически повизгивая себе под нос. Любил смотреть передачу «Спокойной ночи, малыши!» и слушать ранних Битлов, нюхать ромашки и ландыши, даже пресловутой «мА» постоянно улыбаясь во всю пасть. Он начинал скулить и плакать, если на него повышали голос, и спал на коврике в обнимку с плюшевым медведем. Он любил и был любим, не расставаясь с людьми ни на минуту. Пока… Пока Байкала не посадили в специальную клетку и не погрузили в багажный отсек самолёта в аэропорту Пулково, Санкт-Петербург. Хлебнув все ужасы этапных пересадок, вдали от семьи, в следующий раз он увидел так любимый им солнечный свет в аэропорту Логан города Бостона через сутки. Один бог знает, чего натерпелся бедный пёс, ведь у животных совсем иное, нечеловеческое восприятие. Для них текущий миг — это всё мироздание, весь спектр существования. Я не могу передать то, что ощущал тогда Байкал, но, гладя его сейчас, могла это почувствовать.
И надо же было такому случиться, что изнемогающее от первобытного ужаса животное извлекли на свет божий грузчики-афроамериканцы. Почему-то именно в них для несчастной псины сосредоточилось всё зло Вселенной. Возможно, он был слегка пессимистичен. Будь я на его месте, наверняка восприняла бы этих, пусть странного цвета и необычного запаха, созданий, как ангелов-освободителей. Но что случилось — то случилось. В его голове замкнуло какой-то нейронный контакт, и Байкал в первый раз возненавидел. Возненавидел яростно и навсегда всех людей, чья кожа темнее кофе с молоком.
Закончив рассказ, Марк замолчал, и на секунду в нём мелькнуло что-то человеческое. Что-то не из области денег, страховок, велфера и прочего. Гнусно воспользовавшись паузой, я взяла инициативу в свои руки и вернулась к непосредственной цели моего визита.
На все мои вопросы, знакома ли ему специальная лексика, известна ли ситуация с ВИЧ/СПИДом в Бостоне, штате Массачусетс, вообще в стране и прочие, Марк обиженно вопил: «Я таки всё же доктор!» В памяти крутилось выцарапанное на парте первой аудитории одесского медицинского института году эдак в 1986: «Курица — не птица, стоматолог — не врач!» Все попытки выяснить уровень знаний Марка в инфектологии, связанные с необходимостью коррекции поведения и правильного перевода, сводились к нулю. Он обидчиво отвечал мне, что на всех этих «вайромегалоцитрусах» и «гомококках» собаку съел. Принимает роды на дому каждый день у самых обеспеченных бостончанок, которые, видите ли, отказываются рожать в Бригем энд Вимен-госпитале из-за полнейшей антисанитарии и некомпетентности
