хорошим. Платок и сарпинку мать получила, очень довольна.
Ну, будь здорова и весела.
На обороте:
Алексееву (Станиславскому) К. С., 5 февраля 1903*
3990. К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)
5 февраля 1903 г. Ялта.
Дорогой Константин Сергеевич, вчера я получил орден «Чайки»*, большое, безграничное Вам спасибо. Я уже прицепил к цепочке, ношу и буду носить эту милую, изящную вещицу и буду вспоминать Вас.
Я был нездоров, теперь ожил, здоровье мое поправилось, и если я в настоящее время работаю не так, как следует, то виноваты в этом холод (в кабинете всего 11 градусов), безлюдье и, вероятно, лень, которая родилась в 1859 году, т. е. на год раньше меня. Но все же после 20-го февраля рассчитываю засесть за пьесу и к 20 марта кончу ее*. В голове она у меня уже готова. Называется «Вишневый сад», четыре акта, в первом акте в окна видны цветущие вишни, сплошной белый сад. И дамы в белых платьях. Одним словом, Вишневский хохотать будет много* — и, конечно, неизвестно, от какой причины.
Идет снег. Марии Петровне низко кланяюсь и крепко жму и целую ей руку. Она играет, это очень хорошо*; значит, все обстоит благополучно.
Будьте здоровы, веселы, благополучны и не забывайте сердечно преданного Вам
Книппер-Чеховой О. Л., 5 февраля 1903*
3991. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
5 февраля 1903 г. Ялта.
Актрисуля, вот уже два дня и две ночи, как от тебя нет писем. Значит, ты меня уже бросила? Уже не любишь? Если так, то напиши, и я вышлю тебе твои сорочки, которые лежат у меня в шкафу, а ты вышли мне калоши мои глубокие. Если же не разлюбила, то пусть все остается по-старому.
Вчера приехал Шаповалов*, привез мятные лепешки и орден «Чайки» от Алексеева*. Лепешки я ем, а чайку повесил себе на цепочку. Кланяюсь тебе в ножки за твою доброту.
У меня в кабинете вот уже несколько дней температура держится на 11–12, не повышаясь. Арсений топить не умеет, а на дворе погода холодная — то дождь, то снег, и ветер еще не унялся. Пишу по 6–7 строчек в день, больше не могу, хоть убей. Желудочные расстройства буквально каждый день, но все же чувствую себя хорошо, мало кашляю, температура нормальна, от плеврита не осталось и следа.
Через 2–3 месяца ты уже привыкнешь ко мне, а потом бежим за границу, как Жирон с Луизой*, побываем везде.
Отчего «На дне» не разрешили в Петербурге?* Ты не знаешь? А вашему театру разрешат, если вы поедете?* Ведь в «На дне» нет ничего вредного в каком бы то ни было смысле. Даже в «Гражданине» похвалили*. А вот суворинский «Вопрос» идет в Петербурге, с Савиной, и с большим успехом*. Нечего сказать, милый городок!
Дуся моя, отчего ты мне не пишешь? Отчего? Сердита? А за что? Без твоих писем я беспокоюсь и скучаю. Хоть и сердишься, все-таки пиши. Не можешь писать обыкновенного письма, пиши ругательное.
Получил я еще медальон со стеклышками — рамочку для портретов. Это от кого? От Вишневского? Поблагодари, дуся моя, весьма доволен.
Марья Петровна играет? Умница*.
Ну, целую тебя в шею и в обе руки, нежно обнимаю радость мою. Будь здорова, смейся, уповай.
На конверте:
Победимской М. Ф., 5 февраля 1903*
3992. М. Ф. ПОБЕДИМСКОЙ
5 февраля 1903 г. Ялта.
Милостивая государыня Марианна Федоровна!
Ваше мнение насчет Елены Андреевны совершенно справедливо*. Только вот мне кажется, что это письмо Вы получите после 9- го февраля*. Ваше письмо, посланное 30 января, я получил только сегодня. Быть может, Елена Андреевна и кажется неспособной ни мыслить, ни даже любить, но когда я писал «Дядю Ваню», я имел в виду совершенно другое.
Желаю Вам всего хорошего.
На конверте:
Книппер-Чеховой О. Л., 7 февраля 1903*
3993. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
7 февраля 1903 г. Ялта.
Песик мой, я все получил, кроме чашки*, о которой ты