— Вы рассказали, какая?
— Сказала, что Грибов рвет и мечет. Она засмеялась. А я, наоборот, психанула: выпускающего редактора-то из-за ее шуточек уволили! Но ее не прошибешь, дура конченая. Она считала, что мы дружим, но я не знала, как от нее отвязаться. Да над ней все смеялись!
— Значит, это было в субботу… — задумчиво произнес Онищенко. Если этот факт и не нужен ему, то старому следователю позвонить не помешает.
— Ну, или в воскресенье, — легкомысленно сказала сотрудница. — Хотя нет, не в воскресенье. Я с работы пришла… Но я и по субботам не работаю. — Она удивленно посмотрела на следователя, часто моргая.
— Значит, и не в субботу.
— Дайте соображу… Алену убили…
— В четверг.
— Да. В субботу появилась статья… Но Грибов начал разнос только в середине следующей недели…
— Разнос?
— Ну, кто статью пропустил да все такое. В общем, выпускающего уволили только во вторник.
— Вы же сказали…
— Подождите! Вы мне мешаете! Во вторник следующей недели. Уже следующей, понимаете? То есть второй недели.
— То есть дней через десять.
— Да. В пятницу он пришел в бухгалтерию за расчетом. А в субботу я не работала…
— Получается, Марина звонила в пятницу?
— Нет. В тот день, когда она звонила, я рано пришла домой… А в пятницу я даже с парнем своим на девятичасовой фильм не пошла — задержалась в редакции.
— Остается понедельник, — резюмировал Онищенко, просматривая свои записи, оставшиеся после разговора со старым следователем.
— Или вторник.
— Во вторник она уже была мертва. Правда, ее убили почти в десять…
— Нет, точно в понедельник! Я все вспомнила! У меня голова болела, мы в воскресенье немножко зависли в гостях. Я пришла с работы часа в четыре, и вскоре она позвонила. Спросила: «Как там дела?» Я рассказала. Намекнула, что нормальные люди так не делают, ну и все такое. А, вот еще! Я, чтобы ее позлить, рассказала, что наша бухгалтер дала показания про их ссору с Лапчинской. Ну, еще прибавила от себя немного лапши. — Девушка на всякий случай посмотрела на Онищенко с вызовом. — Ну, не тянуло меня дружить с ней, понимаете? У нее крыша была ненадежная.
— Крыша?
— Башка в смысле. И так поступают, скажите? Тебя взяли в газету после твоих «Малых городов», так сиди и не вякай.
— Вы знаете, где она раньше работала?
— Алена рассказывала. Ох, она над ней поиздевалась! Та ведь начала ревновать босса к Алене. Это офигеть! Слушайте, она говорила, что у нее фигура классическая! Как у Данаи! Я не могу!
— Инна, вы говорите об убитой женщине, — кисло заметил Онищенко.
— Ага. О покойниках только хорошее, — весело согласилась Инна. — Вот только эта покойница сама не сильно церемонилась.
— Вы опять про уволенного редактора?
— Не только. У нас одна сотрудница слышала, например, как Леонидова намекала боссу, что Алена ему изменяет. Вы представляете, какая гадина?
— А это правда?
— Да это не наше дело! И уж не ее дело, это точно.
— Алена знала об этом?
— Знала. Но делала вид, что ей все равно. Правда, дразнила эту ненормальную иногда.
— Как?
— Говорила, какие подарки ей босс делает, что купил, куда свозить хочет. Мол, шуба не шуба, машина новая, кольца с бриллиантами. Тоже привирала. Он не особо разбежится подарки делать-то…
— Жадный?
— Я считаю, что по его деньжищам — да!
— А как он относился к тому, что Леонидова рассказывала? К намекам на измены любовницы?
— Алена говорила, что смеялся. Но я сомневаюсь: ни один мужчина над этим смеяться не будет. Тем более, что причины для ревности всегда можно придумать. Она гуляла где хотела, часто в мужском обществе бывала. И не любила таких… как бы это объяснить? Баб. Бабищ, как Леонидова. Босс и не знал, чем Алена целыми днями занимается. Они раза два в неделю встречались. Так что эта Леонидова — настоящая дрянь. В любом случае, она могла бы добиться того, чтобы босс Алену бросил.
— Ну, если он Леонидову презирал, то вряд ли.
— Ничего он ее не презирал! Он к ней относился в тысячу раз лучше, чем она заслуживала. Например, когда Алена ему рассказывала, что Леонидова себя красоткой считает… Данаей, он ее осаживал. Мол, больная женщина, чего ты. Вы что, собираете компромат насчет его ревности? — насторожилась Инна. — Чушь! Он даже если и верил, то никогда не убил бы! Просто бросил бы ее и все. Запишите, а то меня потом с работы уволят! Нет, правда, если он и не смеялся, как Лапчинская утверждала, то и не злился особо. Знаете, он, вообще, не сволочь. Добрый. Ему Алена много чего в последнее время про Леонидову наплела, но он жалел эту припадочную. Жалеть ее! Лично я ее охотно расстроила, когда она мне с юга позвонила…
— Тем, что прибавили «лапши»?
— Вот именно… Вы такой сентиментальный от рождения?
— От воспитания. Так что вы ей сказали?
— Что милиция все запротоколировала.
— И почему же это ее расстроило?
— Ну, она ведь рассчитывала, что ее мерзкая статья сильно ударит по боссу. А я сказала: нет! Его и не трогают. И вообще другие версии в ходу… Наша главная бухгалтер потом недовольна была: кто тебя за язык тянул, зачем меня с человеком ссоришь и все такое. Я сказала: ничего! Не надо другим яму рыть. А то ведь она решила, что дознаватели сразу в ее статейку вцепятся. Наденут на босса наручники. Сейчас!
— Слушайте, да вы, наверное, влюблены в уволенного редактора! — задумчиво сказал Онищенко.
— Какой вы догадливый! — засмеялась Инна, покачивая длинной ногой. — Нет. Я повыше летаю.
— А зачем Леонидова хотела сделать неприятность Грибову? Он ведь к ней неплохо относился.
— Да вот такой уж она человек! Я же говорю.
— Ну, ладно. Давайте я вам пропуск подпишу, — кивнул Онищенко. — А откуда она вам звонила, не сказала?
— С почты. Как в старых фильмах: «Вас вызывает Лазоревское».
— Лазурное.
— Ну, это без разницы.
«За день до смерти Леонидова позвонила сотруднице редакции „Без цензуры“» — пометил Онищенко в блокноте.
— Держите. — Он протянул Инне подписанный пропуск. Инна встала, пошла к дверям. Уже на пороге кокетливо помахала пропуском.
«Повыше летаю! Ладно, пусть старый следователь разбирается», — сердито подумал Онищенко.
28
