головы своей легкой ладонью. — Добрый путь тебе, девочка! И пожалуйста, будь осторожна. Не доверяйся Кикиморе… Не доверяйся, Лена!
Поправила на плече ремень от сумки, махнула рукой на прощанье — и как будто ее не бывало.
Глава двенадцатая, в которой происходит ужасный переполох и при этом выясняется, что Кикимора Никодимовна не любит кошек
С Ванечкой, как ты помнишь, мы расстались в тот критический момент, когда он решал, кем же ему все-таки стать в жизни. За девять прожитых лет мальчишке впервые пришлось основательно призадуматься. Но сколько он ни ломал голову, ничего подходящего не придумывалось. Выходило — или становись злодейской личностью, или оставайся с ушами.
— Ты что? Заснул? — толкает его под бок Злючка-Гадючка. — Слышишь, у нас опять концерт самодеятельности.
От Кикимор иного домишка доносится разноголосый шум и гам. Ванечка прислушался. Точно! Его знакомые уродцы надрываются. А вот и сам домишко выглянул из бурьяна. На крыльце сбились в кучку, жмутся к двери Братцы-Упрямцы и Сестрицы-Капризицы. Упрямцы басовито гудят на одной ноте. Капризицы взвизгивают, как поросята, когда тех дергают за хвост.
Ванечка даже позавидовал, как это ловко у них выходит. Он бы не смог. Удивительно одно, почему старуха терпит такой тарарам? Выскочила б да поддала им жару.
А Кикимора Никодимовна ничего не видит и не слышит, кроме происходящего на экране. Тот, кто является истинным болельщиком, поймет и не осудит старушку: шли последние минуты матча…
Завидев Ванечку и Злючку-Гадючку, вся веселая семейка кинулась к ним. Тянут Злючку за подол, сами пальцем то в Ванечку тычут, то на крышу показывают. На крыше, возле телевизионной антенны, в небрежной гордой позе возлежит тигроподобное существо. Сахарной белизной отливает щегольская манишка, изумрудно светятся круглые глаза. Взирает свысока на суматоху Его Кошачье Благородие.
— Серафим! — ахнул Ванечка.
Ну, конечно же, Серафим! Кто же еще может быть? И мальчишка закричал радостно:
— Симка! Симка! Кис-кис-кис!
Серафим повел ушами, вытянул шею и беззвучно раскрыл пасть. Влажно блеснули острые зубы.
Вся ватага завизжала так, что у Ванечки чуть не лопнули барабанные перепонки. Откуда-то выскочила Ябедка, забила кулачками по двери:
— Тетенька!
— С ума сош-шла… — зашипела на нее Злючка-Гадючка. — Старуха за «Спартак» болеет. Сами управимся.
Не успел Ванечка одуматься, глядь, на крыше против Серафима — зеленая змея. Свернулась пружиной, готова метнуться в смертельном броске. Закрыл Ванечка глаза. Все пропало. Погиб Серафимка. Добрый, славный, мудрый Серафимка!
— Попомни, Ванечка! Это тебе зачтется! — Злючка-Гадючка стоит на крыльце, отряхивает помятое платье. Глаза не желтые — белые от ярости. На щеке кровь — след Серафимовых когтей.
— Что за шум? — открыла дверь Кикимора Никодимовна. Вид у старушки благодушный: выиграла, значит, ее любимая команда. Увидела Злючкины раны — все благодушие как рукой сняло:
— Кто посмел?
— Его… вот его, Ванечкин, кот! — подскочила Ябедка.
Вытянулись в ниточку сухие Кикиморины губы — то ли улыбка, то ли угроза:
— Как же так, деточка? Мы к тебе по-доброму…
— Я не знаю… Я не виноват… — Ванечка часто-часто заморгал. — Он сам…
— Са-ам? — удивилась Кикимора. — Ах, какое умное, развитое животное! Хотелось бы познакомиться с ним поближе… — она больно зажала в кулаке длинное Ванечкино ухо. — Если ты сию минуту не поймаешь своего хищника и не открутишь ему башку, мне будет очень жаль твоей короткой молодой жизни.
— Как же так? Я… я не могу… Не умею! — бьется Ванечка в Кикимориных руках. — Я на крышу не умею… Высоко-о! Я упаду-у!
— Лестницу! Подать сюда лестницу! — командует старуха.
Мечутся без толку уродцы. Не найдут лестницы. Наконец тащат из бурьяна какие-то палки. Давным- давно развалилась, сгнила без надобности лестница.
Кричит Кикимора, кулаками машет, заставляет Упрямцев и Капризиц тащить на крышу Ванечку. Те вопят — ни в какую не соглашаются идти на верную гибель.
— Сейчас он у меня сам… не то что на крыш-шу — на небо залезет, — Злючка-Гадючка вытянула руки по швам, голову запрокинула, надвигается на мальчишку. Не девчонка — змеюка ужасная!
И откуда только прыть взялась у Ванечки? Скакнул на перильца. Оттуда по столбу на крышу. Вот уже к антенне подползает.
— Эй ты! Смотри поосторожнее! Ты мне крышу не провали! — кричит ему снизу Кикимора.
Карабкается Ванечка по крыше, твердит про себя:
— Беги, Серафимка, беги… Прячься от меня! Скройся ты с глаз!.. — и зажмурился, чтобы ничего не видеть. Потому что не ловить Серафима, ослушаться Кикимориного приказа никак не может. Нет у него на то мужества. И ловить тоже страсть как не хочется.
А снизу кричат:
— Лови его! Хватай его! Бей!.. Бей!
Открыл один глаз Ванечка — не видно кота. Второй открыл — нет Серафима! Обрадовался… А снизу опять:
— Он за трубу ушел! За трубой он… Там ищи!
Делать нечего — пополз Ванечка дальше. Все коленки занозил о рассохшиеся под солнцем тесины. Заглянул за трубу… Вот он, задавака несчастный! Сидит, лапки подобрал, будто у себя дома. Что ты будешь с ним делать? Опустились руки у Ванечки:
— Как же нам теперь быть, Серафимка.
А кот молчит, прямо в глаза уставился, не моргнет. Те, что внизу, опять за свое:
— Давай его! Давай!..
Вскочил Ванечка на ноги, кричит:
— Нету его! Нету! Ушел! — и кувырком с крыши. Доски под ним трещат, ходуном ходят…
— Ой! Горе мое! Провалит… провалит крышу, шалопай! — причитает Кикимора.
— Ушел кот! — Ванечка спрыгнул на крыльцо. — Дурак он, что ли, чтобы сидеть и ждать, пока его сцапают? Исчез. Сгинул.
— Вреш-шь, — шипит Злючка-Гадючка.
— Не веришь — сама проверь.
— Я т-тебя!..
— Уйди! — оттерла плечом Злючку-Гадючку Кикимора. — Я сама с ним потолкую. По-свойски. По- душевному, — и опять хвать за уши, да еще между пальцами закрутила. Специально, наверное, такие смастерили, чтобы сподручней было над ним издеваться.
— Нету кота?
— Нету.
— Ушел?
— Ушел.
— И ты думаешь, что ты очень хитрый? Да?
— Ничего я не думаю.
— А я все знаю! Нарочно упустил кота? Так?
— Упустил! Упустил! Упустил!
Эти крикуны скоро выведут его из терпения.
— Хорошо же, миленький! — погрозила Кикимора пальцем, и нос ее опять стал вытягиваться…
