К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

нашим прави­тельством решением.

– Это решение бьет прежде всего, и больно бьет, Япо­нию, а не Россию, – горячо заговорил Скизейма, совершен­но сбросив с себя ледяную маску безразличия и холодно­сти. – Недовольство правительством шумно разойдется по всей Японии и отразится решительно на всех делах. Правда, у нас и правительство и законы очень строги, но я, конечно, буду писать вам не о погоде. Пусть отцы наши ели пшено и ползали, как и мы, но я вовсе не желал бы, чтобы мои дети мне в этом подражали. Я глубоко верю, что в очень скором времени мы завяжем с вами самые близкие отноше­ния, и прошу вас сохранить обо мне и моих товарищах такие же искренние чувства, какие мы имеем к вам, собираясь с опасностью для собственной жизни писать вам...

– А не натворили ли чего-нибудь тут голландцы? – спросил Резанов.

Обер-толки рассмеялись.

– Ни в коем случае! Они ведь не пользуются ни малей­шим влиянием, а Дефф очень обеспокоен тем, что вы так именно и можете подумать. Он сам огорчен...

Доходили слухи и о том, что приехавшие нагасакские и миакские купцы открыто ругают правительство и обер-толков, подозревая их в том, что они пляшут под голландскую дудку. Все это радовало, но ничуть не меняло положения: посольство в Японию потерпело полнейший провал...

Свободно вздохнули офицеры «Надежды»: скучнейшее шестимесячное пленение окончилось.

Проводы посла были так же торжественны, как и прием: роскошная яхта, обер-баниосы, обер-толки и сто буксирных лодок для сопровождения из порта российского корабля...

10. К ТУМАННЫМ БЕРЕГАМ АЛЯСКИ

Ледяной припай и скопления льдин у залива Терпения заставили Крузенштерна изменить курс. Пошли на юго-во­сток. Резанов попросил зайти на курильский остров Уруп. С точки зрения интересов Российско- Американской компании это было не только целесообразно, но даже необходимо. Еще в 1795 году на Уруп был отправлен партонщик Звездо­четов с сорока поселенцами, и с тех пор о них не было ни­каких известий.

– Я не могу заходить всюду, куда вам вздумается, – заявил Крузенштерн. – Соображения морского порядка за­ставляют меня держать курс севернее пролива Лебусоль, ибо на мне лежит ответственность за целость корабля и людей.

– Не забывайте, Иван Федорович, что высочайшим по­велением на меня возложена определенная миссия...

– Но и вы не забывайте, что ваше положение теперь во многом изменилось, – перебил Крузенштерн. – Вы более не посол, а только представитель Российско-Американской компании. Судно же «Надежда» – правительственное, и мои обязанности по отношению к вам ограничиваются те­перь доставкой вас и ваших людей на Камчатку, и только.

– Кроме посольства, я имею еще ряд высочайших пору­чений, для исполнения которых корабль «Надежда» служит и будет служить средством... – начал было возражать Ре­занов.

Крузенштерн демонстративно отвернулся и зашагал в свою каюту.

* * *

«Надежда» вошла в Петропавловскую бухту, когда уже начинало темнеть. В бухте стоял зимовавший здесь бриг компании «Мария Магдалина».

Резанов сообщил Крузенштерну, что в связи с пребыва­нием здесь «Марии» его планы меняются. До сегодняшнего дня он предполагал, отпустив «Надежду» на Сахалин, обревизовать Камчатку и выехать в Петербург, не побывавши в Америке. Теперь же «Мария» позволяет выполнить ему и самую трудную миссию. То есть он намерен на «Марии» от­плыть в Америку.

– Редко удается видеть такую плавучую мерзость, как эта компанейская блудница «Мария Магдалина» с ее экипа­жем и распорядками, – возмущался Крузенштерн, делясь с Ратмановым впечатлениями от визита к командиру «Ма­рии» лейтенанту Машину.

– Я кое-что слышал об этом, Иван Федорович, – отве­тил Ратманов. – И судно видел – двухмачтовка... Неле­пейшей охотской постройки. Неуклюжее, как чурбан, поче­му-то именуемое бригом.

– Судно перегружено и товарами и людьми, – продол­жал Крузенштерн. – Я насчитал больше семидесяти чело­век, без офицеров, компанейских приказчиков и других пас­сажиров. Много больных... Как выходцы с того света, бро­дят люди по кораблю, немытые, нечесаные, в невообразимом рубище. Лангсдорфу, которому приходится плыть с ними, не по себе... А вот, кстати, и он собственной персоной, – добавил он, увидев входящего Лангсдорфа. – Ну что, госпо­дин доктор, – перешел он на немецкий язык, – каково?

– И не говорите. – сказал, здороваясь с Ратмановым, Лангсдорф, отправлявшийся на «Марии» в роли доктора. – Я в ужасе, мне все кажется, что по телу, не переставая, пол­зают жирные вши, которых так любезно и предупредительно пассажиры «Марии» вылавливали на палубе друг у друга... А вонь?.. На некоторых ни одежды, ни белья, одни грязные лохмотья. У некоторых, страшно сказать, рваные ноздри – это получившие прощение преступники. Горькие пьяницы, алкоголики из разорившихся купцов и ремесленников, раз­ные неудачники из числа искателей приключений и легкой наживы...

– Да, из этих людей состоит и команда, – подтвердил Крузенштерн. – Матросы в прошлом году в первый раз, да и то очень недолго, побывали в море. Я не знаю, как и чем занимался с ними Машин, да и занимался ли вообще, но они вовсе не умеют управляться с парусами и даже не знают их названий. Я просил проделать какой-нибудь маневр, и вот пятьдесят человек не смогли сделать в полчаса то, для чего достаточно десяти минут. Жутко даже подумать, в ка­ком положении окажется корабль с такой командой в минуту опасности.

– Вы требуете от этих людей работы, господин капи­тан, – опять заговорил Лангсдорф. – Но для этого их надо прежде всего подкормить. Верите ли, они почти поголовно заражены цингой, а что будет с ними после голодного пла­вания?

– Ну, подкормите – и все, – ободряюще сказал Ратма­нов. – Запаситесь только противоцинготными средствами да свежим мясом.

– Черт знает, что делал с ними здешний эскулап, но он выписал здоровыми не только цинготных, но также и заста­релых венериков, – продолжал жаловаться Лангсдорф. – Я предложил их списать с корабля и заменить здоровыми. С этим согласился и лейтенант Машин, а господин Резанов твердит одно: во-первых, некем, а во-вторых, надо спешить – послезавтра выходим в море...

Шемелин, узнав, что Крузенштерн, будучи на корабле, вслух грозил компании разоблачениями, поспешил с докла­дом к своему начальнику.

– Ваше превосходительство, – обратился он к Резано­ву, – капитан Крузенштерн был на «Марии» и разбушевал­ся там, как у себя на корабле, но, конечно, не против коман­дира, а против компании.

– Из-за чего? – спросил Резанов. – Что ему не понра­вилось?

– Вы уже сами изволите знать, что лейтенант Машин, вместо того чтобы спешно идти на Кадьяк, под предлогом неисправности судна из Охотска прошел на Петропавловск и здесь зазимовал. Солонина была заготовлена перед самым отбытием из Охотска, рассчитана на переход в холодное время, и потому дана ей соль малая. Теперь, перед самым отплытием, пришлось выбросить ее в море.

– А вот доктор Лангсдорф говорил, что люди раздеты, грязны и больны, это верно?

– Что грязны – это верно, к чистоте они не приучены, но все же, будучи на суше, умывались каждый день, а те­перь об этом должен позаботиться командир корабля. Я проверил книги Охотской конторы. Из них видно, что при отплытии «Марии» из Охотска всем им было выдано, кроме ежедневной, по две пары праздничной одежды, одна из межирицкого синего сукна, а другая – из тонкого фламандского полотна и по трое брюк из ярославской полосатой ткани, белья всякого по пристойному количеству. Кроме того, они были достаточно снабжены табаком, мылом и хорошей обувью.

– Как с больными? – опять спросил Резанов.

– Больных было всего четверо. Из них двое скрывали свою тайную венератскую болезнь, а по обнаружении спи­саны на берег. Из двух остальных один собирал по приказа­нию лейтенанта Машина