К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

неотложном порядке спешить на­встречу промысловой партии.

– У меня некому грузить балласт, – попробовал от­махнуться Сукин.

– Я дам вам на помощь людей с «Марии», – предложил Резанов.

Сукин людей с «Марии» поставил немедленно на работу, а своих снял.

Прошло три дня, балласт был погружен, но Сукин не уходил. Ссылался на то, что еще не запасся водой и не полу­чил всего продовольствия. Продовольствие было выдано в тот же день, а он по-прежнему стоял на якоре.

Резанов вызвал его, строго спросил:

– Почему вы медлите?

– У меня течет байдара, – отвечал Сукин. – Починю, по­дыму якорь...

– Я предупреждаю вас, лейтенант, бросьте шутить! – прикрикнул на него Резанов. – Если завтра к шести утра вы не подымете якорь, вам больше здесь, в Америке, подымать его не придется.

Сукин снялся, отошел на несколько миль и лег в дрейф, несмотря на попутный ветер.

Тут взволновался и Баранов: он получил известия, что хуцновцы, вооружившись, поджидают возвращения партии после лова, чтобы отнять добычу, а в партии было шестьсот человек.

К Сукину послали лейтенанта Хвостова, на этот раз с при­казом Баранова – сдать командование судном мичману Кар­пинскому и явиться к Резанову.

– Лейтенант Сукин, почему вы так странно и вызывающе себя ведете? – спросил Резанов, когда Сукин явился к не­му. – Ведь если что-нибудь случится с промысловой партией, я вас не пощажу...

Сукин молчал.

В тот же день Резанов писал правлению в Петербург:

«Энтузиазм Баранова все еще так велик, что я, несмотря на ежедневные отказы его, все еще хочу себя польстить на­деждой, что он, может быть, еще и останется, буде компания подкрепит его настоящим правом начальника. Следует испро­сить высочайшую волю, чтобы утвердить правителя областей ее на основании губернаторского наказа, в равном праве начальственном. А без высочайшей конфирмации смею уве­рить, что правления компании не послушают, да еще без гар­низона, и в том сомневаюсь потому, что водочные запои не допущают ничего порядочно обслуживать, а в буйную голову можно ли словами поселить уважение к пользам отечества.

По реестрам о заборе, вам посылаемым, убедитесь, что у многих офицеров за год вперед водкою выпито. Всюду, где ни погостили однажды, стекла у прикащиков выбиты. Госпо­дин Сукин по сие число более вперед забрал, нежели три тысячи рублей, но главная статья, как увидите, водка.

Унять разнузданность сию нечем, да и некому... День – послушны, а как чад забродил, ругают без пощады. Истинно стыдно и прискорбно описывать, как далече язва неповиновения распространилась».

* * *

– Так вот, Александр Андреевич, садитесь и давайте по­думаем вместе, что же нам делать с господами офицерами, – сказал Резанов, с трудом подвигая тяжелый рубленый стул местного изделия к такому же столу, накрытому чистой скатертью. С потолка свешивалась взятая с «Марии» лампа, а на столе, дрожа от собственного усердия, пыхтел и захле­бывался хорошо начищенный самовар.

– Как у вас уютно, – восхищался гость, – прямо как во дворце! И даже сахар в настоящей сахарнице!

– Так что же вы скажете о морских офицерах? – про­должал Резанов начатую утром беседу.

– Что скажу... – заговорил Баранов, ловко раскалывая на ладони обушком ножа кусок сахару. – Ну, Мишина и Су­кина вы и сами теперь узнали. Пьют напропалую, буйствуют, и бывает, что с ними сладу никакого нет. Эти уж навсегда испорченные. И достойно сожаления, что являют собою при­мер... Вот вы привезли с собой лейтенанта Хвостова. Про него тут много рассказывали, когда он в первый раз появил­ся, что он господин исключительно серьезный и приятный, и сын почтительный, и преданный делу человек. Так оно, рас­сказывают, спервоначалу и было, а потом ни с того ни с сего покатился, как с цепи сорвался. В трезвом состоянии, мол, его вовсе и видеть перестали. Да и сейчас, посмотрите, он как только освободится от надзора своей няньки, мичмана Давыдова, так сейчас же шныряет по складам, водку ищет, а в пьяном виде к нему лучше не подходи. Вижу, что при­ятель этот его, Давыдов, хороший, еще не испорченный юно­ша. Так он уже не раз в отчаяние впадал, приходил ко мне и плакал: «Ну, как мне с ним сладить – лезет все время на рожон; либо сам застрелится, либо его убьют». Сейчас вот его, к счастью, отвлекло от этих разных безумных и пьяных затей новое знакомство с бостонским капитаном Вульфом да с вашим ученым доктором Лангсдорфом. Их теперь водой не разольешь...

– Я знаю Хвостова давно, – сказал Резанов, – знаю и его родителей – достойные люди. Его мучает какая-то ду­шевная рана... Ему нужно особенное, из ряду вон выходящее дело, основательная встряска, а она не подворачивается. Вот он и ищет каких-то других сильных ощущений. Их нет, ну и пьет. Мне очень хотелось бы поставить его на ноги. Чувствую себя виноватым перед его родителями, так как сам уговари­ вал его поступить на службу в компанию.

– Душевными ранами, признаюсь, я не занимаюсь...

Беседа была прервана Лангсдорфом, Хвостовым и Давы­довым, принесшими с собой вместе с запахом моря раздра­жающий запах пунша. Неожиданные гости были говорливы, очень развязны, но не пьяны.

– Мы тут, Николай Петрович, – начал Лангсдорф, – из­вините, без вашего разрешения, но кажется удачно состря­пали одно дельце... Бостонец Вульф решил, что для него удобнее и выгоднее будет совершенно отказаться от непосред­ственной торговли с колошами и покупать пушнину у вашей компании.

– Это хорошо, очень хорошо, но я все-таки прошу вас, господин доктор, – сухо проговорил Резанов, – на будущее время воздерживаться от вмешательства в мои дела и огра­ничить сферу вашей деятельности рамками ученого естест­воведа и лекаря.

– Никакого вмешательства тут не было, просто к слову пришлось, – развязно заговорил Хвостов, не обращая внима­ния на замечание Резанова, в то время как Лангсдорф сразу потерял настроение и надулся. – А мы ему на это: «Тогда зачем вам «Юнона»?» – «Да я, – говорит, – «Юнону» про­дал бы, если бы только было на чем уйти отсюда и добраться до Сандвичевых островов». Вы подумайте, Николай Петрович, «Юнона» хоть и меньше «Невы», но все-таки вмещает больше двухсот тонн, построена всего четыре года назад из дуба, об­шита медью. На ней десять четырнадцать с половиной фун­товых пушек. А как легка на ходу!.. Купить бы, ах, хорошо!

– С одним условием, лейтенант, – усмехнулся Реза­нов. – Если вы кончите... догадываетесь?..

– Догадываюсь и клянусь, – с чувством проговорил Хво­стов и, скорчив рожу в сторону Давыдова, крикнул: – Ура, Гаврик, пошли!

И все трое сейчас же поднялись.

– Пожалуй, это не плохо, – сказал Резанов, когда ком­пания вышла.

– Очень даже не плохо, – подтвердил Баранов. – Поло­жение наше здесь с кормами скверное, надо посылать в Кадьяк за юколой. А нам без двух суднишек самим оста­ваться здесь никак нельзя – время неспокойное.

На следующий же день Резанов попросил Лангсдорфа на­чать предварительные переговоры с Вульфом.

К вечеру пожаловал и сам капитан Вульф – молодой, жизнерадостный, видавший виды моряк. Хоть бостонец и до­рожился, но умеренно, несмотря на то, что знал, насколько трудно было положение Баранова и на Кадьяке и в Ситхе.

В результате корабельным мастерам Корюкину и Попову дано было поручение тщательно осмотреть бостонский ко­рабль...

– Ха-ха-ха! – после осмотра раскатисто грохотал Корюкин, не стесняясь присутствием Резанова. – Представьте себе, ваше превосходительство, половина пушек у него не пушки, а чурбаны. Ну, просто деревянные чурбаны, хотя здо­рово добре сделаны: обиты медью и так окрашены, что ни за что не отличишь.

– Да ладно, – нетерпеливо прервал его Резанов, – бросьте пустяки и говорите дело. В каком состоянии судно?

– Судно? – Корюкин перестал смеяться и стал докла­дывать: – Судно, я вам скажу, прекрасное. Медная