обшивка совершенно как новая, листы толстые, во! – он показал толщину в полпальца. – Дубовый корпус отлично сохранился, мачты в исправности. Паруса и такелаж такой, какого у нас нет ни на одном корабле, тоже и якоря четыре. Вся оснастка первый сорт... – И вдруг, что-то вспомнив, он опять расхохотался грохочущим смехом: – А парусина, парусина... наша ярославская, с русским клеймом... из Бостона, ха-ха- ха!
«Юнону» купили. Командиром на нее был назначен Хвостов. Вместе с Давыдовым он должен был немедленно уйти на Кадьяк за юколой, но запил...
Давыдов почти каждый день бывал у Резанова и просил списать его на берег, так как совместная жизнь с Хвостовым стала невыносимой.
– Николай,– не раз говорил он Хвостову на корабле с такой мукой в голосе, что тот иногда, несмотря на опьянение, мгновенно переставал буянить и успокаивался. – Николай, голубчик, так дальше нельзя. Пойми, ты губишь себя, доставляешь неприятности Николаю Петровичу, который спускает тебе то, чего не спустил бы никому. Опомнись, перестань!
– Мне наплевать на твоего Николая Петровича! – махал рукой Хвостов; после долгого молчания он говорил тихим и слезливым голосом, расстегивая куртку и разрывая на груди рубашку: – Душит меня... смерть бы скорей... – И вдруг кричал истошным голосом: – Ты понимаешь, мне тошно! Я больше жить так не могу и не хочу... слышишь?
В один из светлых промежутков Резанов позвал его к себе и, не обращая внимания на растерзанный вид и мутные, плохо понимающие глаза, спокойно обратился к нему:
– Николай Александрович, я жду от вас дружеской помощи.
Хвостов, ожидавший упреков и уже приготовившийся отвечать дерзостями, удивленно поднял голову.
– Чем же я вам могу помочь? – спросил он с кривой усмешкой.
– А вот чем: продовольствие на исходе, и нам грозит голодная смерть. Надо спасать людей. На Машина надежда плохая. Я решил послать в Кадьяк за юколой «Юнону». Что вы на это скажете?
Наступило тяжелое молчание.
Положив руки на стол, Хвостов бессильно уронил на них голову, и только по судорожным подергиваниям плеч можно было угадать, что он плачет.
– Простите, Николай Петрович, – сказал он, наконец, резко поднявшись и быстро, большими неверными шагами направляясь к двери. – Я завтра же подымаю якорь...
На корабле началась спешка. Четыре катера непрерывно летали к берегу и обратно на корабль. Мрачный, но полный энергии Хвостов и повеселевший Давыдов носились из склада к Баранову, от Баранова к Резанову, от Резанова на «Юнону», раздобывая все нужное.
С Хвостовым на Кадьяк ушел и Вульф, чтобы оттуда пробраться до Охотска или Камчатки, а затем по суше отправиться в Петербург.
После ухода «Юноны» в Ново-Архангельске стало и скучнее и тревожнее. Полагались, в сущности говоря, на одного только Давыдова и отчасти на Вульфа. Баранов озабоченно считал дни, прикидывая, как скоро может вернуться «Юнона». Все время он проводил на верфи, подгоняя разленившихся корабельных мастеров и рассылая мелкие промысловые партии на ловлю рыбы и всего живого, что попадется под руку.
Наступали холода, сильные ветры несли с собой дождь, град и снег.
Резанов продолжал сочинять проекты, проверяя их беседами с Барановым. Особенно беспокоил его вопрос заселения островов, в котором он разошелся с Барановым.
– Знаете что, Александр Андреевич, – начал как-то Резанов, когда они вдвоем возвращались с верфи, – без людей нам никак не обойтись. Я так думаю, нужно тысяч десять...
Плохая пища и постоянное полуголодное состояние сильно подорвали его здоровье. Он шел тяжело, опираясь на палку, и обливался потом.
– Что вы, что вы! – испуганно замахал руками Баранов. – Нам хушь бы несколько сот, и то было бы легче, а вымахнули –десяток тыщ! Попробуйте заманить сюда такую уйму народа... Да прокормить-то их как?
– Ну, понятно, заманить нечем... А вы заманивать хотите? Да кто же пойдет, когда все знают, что климат здесь суровый, ни хлеб, ни овощи не родятся... Податься к Сандвичевым островам – взбудоражить целый мир против себя. Но я, видите ли, серьезно подумываю по весне спуститься по побережью Америки к югу, поразнюхать, нельзя ли там устроить русскую земледельческую колонию. Подманить народ на острова, конечно, нельзя, Александр Андреевич, я придумал другое...
– Неужто принудительное переселение? – с ужасом спросил Баранов. – Откуда? Ведь перемрет народ с непривычки! Не могу с этим согласиться, Николай Петрович. Говорят, молодой царь собирается освобождать народ, а вы хотите его еще крепче закабалить. Да и что делать здесь землеробу? Какую он будет возделывать землю? А ни к чему другому ведь он не привычен. А бабы, а семьи?.. Нет, Николай Петрович, поступайте, конечно, как знаете, а только хорошего, я думаю, ничего от этого не воспоследует.
– Вы говорите – семьи... Но можно и без семейств, на манер рекрутского набора. Сдают ведь в рекруты, часть могут сдавать и нам.
– Ну, русский мужик без семьи не может...
– А то вот еще, – не унимался Резанов, – неоплатные должники, банкроты, преступники, наказанные поселением, разве это не население?
– Помилуйте! – чуть не закричал Баранов. – Мы не можем со своими добровольцами-головорезами справиться, законтрактованными, а вы еще хотите их нам подбавить... Не годится это никак.
– Ну, а политические ссыльные?
– Политические... – задумался Баранов и не сразу ответил. – Пожалуй, было бы неплохо, особливо ежели пойдут добровольно. Мы тут постарались бы их обласкать. Но вот беда, бегать на иностранные суда начнут, а мы будем в ответе...
Резанов замолчал: доводы Баранова были слишком убедительны.
Рыба перестала ловиться совершенно Пропали морские окуни, налимы, за ними треска, и, наконец, стал редкостью даже палтус. Лужи затянулись тонким звонким ледком с круглыми хрустящими белыми пятнами. Скупое и редкое солнце уже не в состоянии было растопить корку льда. Береговые окрайки в бухте непрерывно и тонко звенели от рассыпающихся под ударами прибоя ледяных осколков...
«Юнона» словно пропала.
С мрачным видом ели ворон, противное, жесткое и вонючее мясо орлов, целыми днями партии врассыпную по берегам собирали ракушки. Очень радовались, когда среди множества маленьких пуговичных раков-каракатиц попадались шримсы, морские раки. И радости не было конца, когда кто-нибудь из охотников кричал во всю глотку: «Мамай! Мамай!» Из раков варили ароматный суп, но все же это было только лакомство, а не еда. Особенно тяжко приходилось больному желудком Резанову.
Люди переносили голод стойко и даже ухитрялись проявлять трогательную заботу к заболевшим скорбутом.
...Вечерело. Было тихо и морозно, как вдруг у конторы Баранова, который вел с Резановым очередную беседу о новом устроении края, послышался топот бегущих людей. Бегущие кидали вверх шапки, что-то орали, но разобрать было невозможно.
– Не кита ли нам господь послал на мысу? – всполошился Баранов, увидев в окно знакомую фигуру десятника, и вышел.
– «Юнона»! – кричали на улице. – «Юнона»!
Да, это была она. Все побежали к мысу.
12. РЕЙД В САН-ФРАНЦИСКО
Переполох в сонном испанском порту Сан-Франциско в Калифорнии, так же как и в близком к порту поселке, важно именуемом «президио», и даже в более отдаленной миссии францисканских монахов
