К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

амазонках. Раз­вязавшиеся после обеда языки дали понять Резанову, что по­ложение его в Калифорнии не блестяще, так как заходившие сюда американские моряки, побывавшие на Кадьяке и других островах, не раз рассказывали о господствующей там нищете, слабости власти россиян и столкновениях их с туземцами. Эти слухи надо было ему рассеять во что бы то ни стало.

Озабоченный, он вышел в тенистый сад миссии, встретился с запыхавшейся, но очень довольной Консепсией.

– Меня ищут ваши офицеры вон там, – сказала она, смеясь, указывая направо, – а мы поспешим с вами в дру­гую сторону, хорошо?

Резанов кивнул головой, предложил руку, и они быстро пошли налево, в глубину сада.

– А что же вы сегодня такой невеселый? Вчера грустил лейтенант, сегодня вы... Вы чередуетесь?

– Да, а вы, донна Консепсия, разве всегда так веселы?

– О нет, мосье, здесь, во Фриско, я весела только на людях, а одна я скучаю и плачу, когда вспоминаю Париж, в котором провела целых шесть лет. Папа боялся оставить меня во Франции. В этой беспокойной стране, говорит, можно всего ожидать. А в Испании тоже неспокойно, там тоже часто бывают волнения. Большое недовольство вызывают само­управство и притеснения любимца королевы и короля Годоя[2]. Может быть, вы слышали о нем?

«Однако девица из очень шустрых и, видимо, неглупа», – подумал, внимательно слушая, Резанов.

– Тетка моя – француженка, и папа очень опасался, что я тоже сделаюсь француженкой, – продолжала Консеп­сия и, подняв голову и повернувшись всем лицом к Резанову, возбужденно затараторила: – А я, скажу вам откровенно, давно уже француженка и терпеть не могу, когда здесь твер­дят: «Прекрасная земля, теплый климат, хлеба и скота мно­го». Мне люди нужны, понимаете настоящие люди, а не ин­дейцы и скот! А вы, мосье Резанов, вы, русские, ведь вы все тоже любите французов, говорите при дворе по-французски, одеваетесь по-французски и даже, говорят, кушаете по-фран­цузски, да? Ну, например, вы сами, разве вы не похожи точь-в-точь на французского маркиза или виконта?

– Не совсем так, милая маленькая донна, – мягко воз­разил Резанов. – Мы только недавно заговорили по-фран­цузски, а при царице Екатерине и императоре Павле мы больше говорили по-немецки.

– А вы видели императрицу Екатерину? Вы, может быть, разговаривали с ней когда-нибудь? – встрепенулась Кон­сепсия, уставившись на Резанова.

– Да, и не раз...

– Расскажите о ней, сейчас расскажите, хорошо? – по­просила Консепсия и тихо, мечтательно продолжала: – Она счастливая, она умела наслаждаться жизнью и властью. Мы много говорили о ней с подругами в нашем монастыре... Нас ищут, – сказала она, прислушиваясь.

Поблизости были слышны голоса моряков и донны Анны.

– Когда-нибудь расскажу, непременно расскажу, – по­обещал Резанов. – А теперь, раз вы так любите все фран­цузское, я вам предложу вот что: у меня много интересных французских книг, хотите читать?

– Прекрасно, прекрасно, буду ждать с нетерпением...

– Чего это ты будешь ждать с нетерпением? – с под­черкнутым испанским акцентом спросила, приближаясь, донна Анна.

– Это наш секрет, не правда ли, мосье Резанов? – же­манясь перед офицерами, ответила Консепсия, и они присое­динились к гуляющим.

– Я очень люблю носиться верхом по горам и по берегу моря, но не с кем, – возвращаясь домой, щебетала Консеп­сия. – Мой обожатель, вы его видели, не любит верховой езды. Кроме того, он в моем присутствии все больше молчит, а это скучно. Иное дело другой мой поклонник, из Монтерея, вы его там, наверное, увидите, но он и приезжает не очень часто, хотя и пользуется всяким предлогом.

– А они вам нравятся, эти ваши обожатели? – спросил Резанов.

– Как вам сказать, мосье Резанов, скажу вам откровен­но, в монастыре мы только и говорили, что о любви и о искус­стве нравиться и повелевать, а я теперь больше проверяю усвоенную теорию на практике, чем увлекаюсь сама.

«Очаровательна в своей непосредственности», – подумал Резанов и сказал:

– По-видимому, вы усиленно применяете пройденную вами науку на практике, – оба мои офицера уже у ваших ног.

– Я это сама заметила, – засмеялась Консепсия. – Но это не то, все не то, мосье Резанов, о чем я мечтаю...

Богатые подарки, присланные на следующий день Резано­вым всему семейству Аргуелло и монахам, очаровали их. Кон­сепсия получила предназначенное для японцев роскошное французское зеркало высотою в четыре аршина, в тяжелой раме, украшенной золочеными амурами. Большой любитель шахматной игры падре де Урия, как маленький ребенок, радовался украшенным золотом шахматам из слоновой кости с доской из редчайших уральских самоцветов. Дон Люиз был в восторге от подаренного ему прекрасного английского охотничьего ружья с золотой насечкой.

Дарить было что, так как у Резанова остались неисполь­зованными все подарки, приготовленные для японского импе­ратора и его двора. Некоторое количество он предусмотрительно захватил с собой.

Тяжелое зеркало тащила на руках чуть ли не вся команда корабля под руководством егеря Ивана. В матросской ще­гольской форме, исключительно стройный, с легким загаром на приветливом юношеском лице, он заметно выделялся среди других матросов.

Передавая донне Консепсии записку, Иван взглянул на испанку и, густо покраснев, сказал по- французски:

– Его превосходительство приказали мне не уходить, пока не будет поставлено зеркало там, где вы лично укажете, и не скажете: «Вот так хорошо».

– Кто вы? – спросила Консепсия, протягивая ему руку. – Почему я вас никогда не видела?

– Я матрос, – ответил смущенно Иван, держа руки по швам.

– Нет, вы не матрос, – сконфузилась Консепсия, – но вы, – она улыбнулась, – невежа... – И, вновь глядя ему в глаза, решительно протянула руку. Обожженный взглядом, Иван вспыхнул до корней волос и, чуть- чуть пожав поданную руку, поднес ее к сухим, горячим губам.

– У вас все матросы на корабле говорят по-французски, мосье Резанов? – спросила в тот же вечер Консепсия.

– Нет, только один, а что?

– Голову дам на отсечение, что он переодетый аристо­крат, – решительно заявила она.

– Вы дешево цените вашу прелестную буйную головку, дитя, – засмеялся Резанов, притянул ручку Консепсии к себе и крепко прижал ее ладонь к своим губам в долгом поцелуе.

Через пять дней из Монтерея вернулся от губернатора гонец с письмом на имя Резанова.

«Я эгоистично рад, – писал губернатор, – что ваше превосходительство, хотя бы из-за необходимости ремонта корабля, вынуждено подольше погостить у нас. О том, чтобы вам были предоставлены все возможные удобства и услуги, я одновременно даю распоряжение исполнительному и та­лантливому юному коменданту.

Однако, простите, ваше превосходительство, но я никак не могу допустить вас совершить верхом столь долгий и уто­мительный путь ко мне в Монтерей и собираюсь немедленно выехать сам, чтобы повидать вас в Сан-Франциско. Смею думать, что гостеприимная семья дона Аргуелло и в особен­ности его прелестные дочери не позволят вашему превосходительству скучать.

Я рассчитываю быть в Сан-Франциско между 5 и 7 ап­реля.

Примите, ваше превосходительство, уверения в совершен­нейшем моем почтении».

«Боится пустить внутрь страны», – подумал Резанов, про­читав письмо в присутствии Аргуелло и монаха, а вслух сказал:

– Как вы здесь все любезны, господа! Мне будет трудно перещеголять вас, когда вы будете моими гостями в Санкт-Петербурге: дон Арильяго жертвует своим покоем и приедет сюда сам. Это чересчур любезно.

– Он хорошо знает, как это будет приятно вицерою и ко­ролю, – ответил ему Аргуелло.

Дни бежали незаметно. Дипломатическое ухаживание Ре­занова за Консепсией с каждым днем успешно двигалось впе­ред. Не двигалось только дело приобретения запасов продовольствия для русских колоний.