входить в какие бы то ни было переговоры с правительством американских штатов о берегах здешних. Усилите край здешний, они сами по себе оставят их...»
Но все эти вопли оставались без ответа.
13. В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
Суета на «Неве» из-за отплытия с Кадьяка началась 14 июня 1805 года. В кубрике оживление: матросы дружно вдруг заговорили о родине, как о чем-то близком, – вот-вот увидишь ее собственными глазами, вдохнешь острый парной запах родной деревни.
Команда «Невы» отдохнула, отъелась, настроение бодрое, ноги сами носят. В последние дни стоянки на Кадьяке капитан стал как-то снисходительнее – делал вид, что не замечает, как матросы таскали на корабль выменянные у туземцев, а может, и купленные и даже, может быть, выигранные в азартные игры шкурки и разные интересные местные изделия...
Вдали показался величественный Эчком. За ним Ново-Архангельск, на фоне темно-зеленой хвои двадцатисаженных елей, лиственницы, пихты и американского кипариса – ярко-зеленая листва дикой яблони. Еще дальше – заволоченные синей дымкой высокие горы.
Все потрясены; как в сказке, перед изумленными взорами широким полукругом раскинулся новый город. У воды, отражаясь в ней, громадное здание с двумя башнями по бокам. Это казарма гарнизона. Дальше внушительный корпус для лавок и материального склада. Пристань с громадным сараем и двухэтажным, обращенным к морю вторым складом, дом для служащих, эллинг с кузницами. По правую сторону – еще дом, кухня, баня.
Удивлению прибывших нет границ, когда Баранов показывает свое хозяйство. Восемь домов – это и так всем видно, но, оказывается, кругом разведены и щеголяют густой зеленью овощей пятнадцать огородов...
– Юрий Федорович, прошу обратить особое внимание на то, к чему вы сами щедро руку приложили, – говорит Баранов и ведет к скотному двору.
Какое богатство: четыре коровы, две телки, три быка, овца и баран, три козы, свиньи, куры...
– Да вы североамериканский крез, Александр Андреевич, – смеется Лисянский, – а кроме того, маг и волшебник. А сами-то где живете?
– Я? А так... Я еще не вполне устроился, – смущенно бормочет главный правитель Русской Америки. – Потом покажу, а теперь пойдемте обедать.
Проходят мимо нескольких колошских юрт. Здесь живут немногие не устроенные еще каюры и кадьякские американцы.
– Вот еще не успел... но к осени устроим и этих... – как бы извиняясь, говорит Баранов.
– А это что? – спрашивает Лисянский, указывая на дощатый, наскоро сшитый сарайчик с одним слюдяным окошком у самой земли.
– Здесь пока я... – сконфуженно говорит Баранов и старается заслонить собой вход.
Но гости бесцеремонны и, главное, на Кадьяке наслышались легенд о Баранове, которого знают хорошо не только побережье Северной Америки, но даже Калифорния, Сандвичевы острова и капитаны судов всего мира.
Входят...
«Пять аршин на шесть, – мысленно определяет Лисянский, осматриваясь, – высота до потолка около четырех...»
На покрытой густой плесенью деревянной стене – отсыревшая одежда, на кое-как подвешенной полке – книги, на деревянном некрашеном столике – бумаги и вместо лампы ситхинский «чадук». В углу – постель из набитого мхом тюфяка и такой же подушки. На простыне лежит, видимо вместо одеяла, дорожный суконный плащ. Весь угол комнаты в воде, которая доходит до половины обеих ножек косо стоящей койки.
На немой вопрос гостей хозяин окончательно конфузится и пытается объяснить:
– Каждый день вытираем плесень со стен... С весны все дожди, сыро... Сегодня, видимо, еще не вытирали... А это, видите ли, – кивает в сторону кровати, как бы отвечая на вопрос, – ночью дождь шел... с площади натекло. По-настоящему надо бы приподнять этот угол дома, да как-то все руки не доходят... Ну, это все неинтересно, – прерывает он себя, – пойдемте обедать, нас ждут...
На следующий день все ночевавшие на берегу своим видом возбуждали сочувствие и смех: распухшие физиономии кровоточили, под слипшимися глазами образовались багровые пятна. Это оставила следы мошка, но не сибирская, а еще злее. Особенно ядовитыми оказались укусы москитов и маленького насекомого вроде черной мушки с белыми лапками.
Побывали и на горе Эчком. Оказалось, что его кратер наполнен снегом, который летом оседает, тает и образует бассейн – водой его питаются бегущие с горы чистые, веселые ручейки. Запасались противоцинготными средствами: диким щавелем, моченой брусникой, брусничным соком, диким луком, чесноком, сельдереем, ложечной и огуречной травами, сараной и ягодами – шикшей, черникой, смородиной, малиной. Грузились. Принимали гостей.
Не скоро и с различными церемониями собрался получать своего сына-аманата, прибывшего на «Неве» из Кадьяка, главный ситхинский тойон Сагинак, настолько важный, что даже для удовлетворения естественных потребностей заставлял себя носить на плечах. Он прибыл со свитой на двух больших батах, в сопровождении трех байдарок. Подходя к берегу, сопровождающие затянули разноголосицей какую-то песню. На носу передней лодки стоял почти голый колош и, держа в одной руке содранную орлиную шкурку, вырывал из нее пух и сдувал его на воду. Остальные с тойоном во главе, стоя в лодках, плясали на месте. Тойон при этом в такт и не в такт махал орлиными хвостами.
Лодки причалили, но гости не выходили из них, наслаждаясь специально для них устроенной на берегу пляской чугачей. Появился отряд кадьяковцев. Кадьяковцы подняли лодки с людьми и тойоном прямо с воды и опустили уже на суше.
– Хорошо бы этих американских чванных древлян, по примеру святой Ольги, бросить в яму и закопать, как вы думаете? – спросил Лисянский Баранова.
Не выходя из лодок, гости продолжали несколько минут любоваться плясками, после чего тойон был положен на ковер и отнесен в назначенное для приема место. Туда же были отнесены и остальные гости, но не на ковре, а на руках.
Посольство пировало на берегу у Баранова до утра, и только на следующий день состоялась церемония передачи подросшего и располневшего сына.
Побывал в гостях на «Неве» и знаменитый Котлеан, уже не главный, а простой тойон, но еще более важный, чем прежде, во всем подражавший главному.
Прежде чем пристать к берегу, он прислал Баранову в подарок одеяло из черно-бурых лисиц, а Баранов отдарил его табаком и синим халатом с горностаями. Свита, получившая табак от Лисянского, одарила его корнем джинджами, коврижками из лиственничной заболони и бобрами.
Котлеан признал себя виновным в восстании и разрушении Ситхи, но обещал впредь оставаться другом. Несмотря на более чем холодный прием, он прогостил четыре дня.
В день отплытия Лисянский сказал Арбузову:
– Я решил на Сандвичевы острова не заходить и взять курс прямо к островам Ландроновым.
– Почему? – спросил Арбузов, разглядывая на карте прочерченную капитаном толстую синюю черту маршрута.
– А видите ли, я хочу пройти по тем местам, где капитан Портлок в тысяча семьсот восемьдесят шестом году поймал тюленя. А мы, когда шли на Кадьяк, видели что-то похожее на выдру. Может, удастся что- нибудь открыть... – задумчиво проговорил Лисянский и продолжал: – Пройдем по неизведанному пути до самых тропиков. При этих условиях мы, быть может, наткнемся на остров, о котором перед нашим отплытием из Кронштадта писал Крузенштерну граф Румянцев.
Граф действительно писал, что будто уже в древние времена в трехстах сорока немецких милях от Японии открыт был большой и богатый остров, населенный просвещенными белыми людьми.
