К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Безветрие заставило «Неву» лечь в дрейф вблизи крепости. Этим воспользовался Баранов. Он еще раз приплыл на «Неву» проститься.

– Хочу еще раз поблагодарить вас, Юрий Федорович, за услугу, которую вы оказали здесь России со своими офице­рами и матросами, – говорил Баранов, крепко пожимая руку Лисянскому. – Ведь без этого форпоста мы не только не могли бы двинуться дальше, но потеряли бы навсегда с таким трудом добытое...

Внезапно подул крепкий северо-западный ветер – проща­ние пришлось ускорить. Выпили по бокалу вина, обнялись. Баранов спустился в шлюпку и долго махал платком, взлетая на гребни волн.

– Полюбил я этого чудака и уважаю за труды в пользу отечества, – сказал Лисянский Арбузову, проходя в каюту. – По-моему, Российско-Американской компании лучшего начальника в Америке не найти.

– Исключительный человек...

«Нева» бежала не задерживаясь. Котики, кулички, тре­угольные ракушки, плавающие по морю, как цветки, служив­шие котикам пищей, и... ни малейшего признака земли. До­стигли 165⁰ долготы и спустились к югу. Сильный западный ветер нагнал мрачно насупившиеся низкие тучи. Взяли курс на Ландроновы острова.

Становилось все жарче и жарче, несмотря на октябрь. Гребные шлюпки рассохлись, стеньги и бушприт, сделанные из елового леса, расщелились, пришлось наложить найтовы. Появились тропические птицы и летучие рыбы.

– Смотреть в оба, парусов поменьше, – предупредил ка­питан вахтенного офицера и добавил: – Земля, несомненно, близко...

Действительно, весь день кругом плавали касатки, бенеты, лоцманы-рыбы, с криком носились белые, с черной опушкой на крыльях чайки, узкокрылые, с закорюченным клювом и вилкообразным хвостом буро- черные фрегаты. Они, побле­скивая то зеленым, то пунцовым металлическим отливом сво­его оперения, спокойно кружили среди разных тропических непуганых птиц.

Становилось темно, душно, жарко... Лисянский сунул руку в карман, чтобы вытащить носовой платок и обтереть влаж­ное, несмотря на ветер, лицо, но так и застыл прислушиваясь. До слуха долетело царапанье днища обо что-то острое и же­сткое. «Мель?» – пронеслась в голове жуткая догадка...

– Все наверх!.. Руль лево на борт!.. Крепи паруса! – скомандовал он, опередив растерявшегося вахтенного офи­цера.

Царапаясь о дно, корабль дрожал как в лихорадке... Тол­чок, другой – и он остановился. Полураздетая команда бросилась крепить паруса, штурман начал обмерять глубину. Сомнений не было: сели на мель посреди коралловой банки.

Полетели в воду все ростры, за ними вслед, тяжело хлю­пая и обдавая людей брызгами, пошли одна за другой карронады с поплавками. Спустили шлюпки, завезли верп и ста­ли подтягиваться...

При свинцовом свете раннего утра развернулась жуткая картина: вблизи судна виднелась гряда камней, о которые с шумом бились кипящие, белые как снег буруны.

Налетевший вихрь свел всю ночную работу на нет и вновь отшвырнул корабль на мель. В воду сбросили бунты кана­тов, якоря и разные тяжелые вещи. Свежий ветер с тупым и жестоким упрямством бил корабль об острые кораллы до самого вечера, и только наступивший к ночи штиль помог к утру сойти на глубину и стать на якорь. В воде плавало несколько сажен отбитого фальшкиля...

На следующий день утром на двух шлюпках Лисянский с несколькими офицерами подошли к злосчастному острову и тотчас скрылись в черных густых тучах непуганых птиц. Их приходилось отгонять палками. Особенной неустрашимостью и настойчивостью отличались громадные стаи глупышей – они яростно налетали на людей, не обращая внимания на палки. Величиной с гуся, с желтым клювом и такими же ярко-желтыми глазами, глупыши заглушали голоса людей своим резким, неумолкающим гамом. Сонные тюлени в сажень длиной лежали неподвижно, как мертвые, удостаивая пришельцев только безразличным взглядом слегка приоткры­тых глазных щелок. У берега, на отмели, неподвижно лежало несметное количество больших черепах.

Обмеры показали, что мель весьма обширна и что дно всюду коралловое...

Весело праздновали на «Неве» избавление от смертельной опасности. Несмотря на двухсуточную работу без сна, после обеда, в изобилии уснащенного свежим тюленьим мясом, пти­цей и чаркой вина, матросы веселились до глубокой ночи.

Кают-компания блистала роскошной скатертью и лучшей сервировкой. Лисянский поздравил товарищей с открытием не значащегося на картах, опаснейшего для мореплавания острова.

«Юго-восточная мель, на которую сел корабль наш, назвал я Невскою, – записал он у себя в дневнике, – острову, по настоянию моих подчиненных, дал имя Лисянского, а громадную мель около острова назвал Крузенштерновой...»

В конце ноября в португальской колонии Макао встрети­лись с «Надеждой». До двадцатых чисел января 1806 года были вынуждены заниматься «расторжкой» – сбывали меха, коими набиты были трюмы «Невы». Только в последний день января при свежем попутном ветре оба корабля благополучно вышли из залива Макао. В Индийском океане разминулись. И хотя было условленно о встрече на острове Святой Елены – не встретились. Поговаривали, что Лисянского тяготила опека Крузенштерна и он, пользуясь быстроходностью своей «Невы», улизнул. Потом, в Петербурге уже, узнали, что Лисянский впервые в истории парусного флота проделал огромный путь от Кантона до Портсмута безостановочно...

* * *

На прощальном обеде в честь экипажа «Надежды» у гу­бернатора острова Святой Елены много говорилось о войне, начавшейся между Францией и Англией в союзе с Россией, о французских военных кораблях, крейсировавших вдоль за­падных берегов Европы и Африки... «Удастся ли пройти в Балтику?» – с тревогой раздумывал Крузенштерн.

Пасмурный и недовольный собою, бродил он по кораблю, не находя себе места. «Вот когда надо было держаться во что бы то ни стало вместе», – думал он, и досада на Лисянского не оставляла его ни на минуту.

Было еще и другое, беспокоившее Крузенштерна обсто­ятельство: стремясь поскорее закончить кругосветное плава­ние, он пренебрег выполнением некоторых важных государственных заданий. Так, незаконченным оставлено было обсле­дование Сахалина, брошено важнейшее для России обсле­дование устья Амура...

14. ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА

Резанов все еще оставался в Ново-Архангельске. Резуль­таты Калифорнийской экспедиции и добытые в Сан-Франциско сведения радовали его. Правда, Калифорния не покрывала японской неудачи, но зато разрешала к обоюдной выгоде вопрос снабжения островов хлебом. Кроме того, теперь можно было с достаточным основанием судить о необходимых меро­приятиях для дальнейшего устроения и усиления русских владений в Северной Америке. А если к этому прибавить пред­полагавшуюся на обратном пути домой хотя бы летучую ревизию Сибирского генерал-губернаторства, то Резанов мог считать изложенные в его инструкции поручения выполнен­ными.

Чем дальше отходила японская неудача, тем хладнокров­нее и спокойнее Резанов подвергал неоднократной проверке случившееся. Стало совершенно ясно, что причиной провала вовсе не являлись какие-либо допущенные им промахи, а об­стоятельства, которых ни предвидеть, ни тем более устранить со стороны никто не мог, – они таились глубоко в недрах внутриполитической жизни самой Японии.

Резанов раздумывал: что предпочесть – немедленное воз­вращение в Петербург, чтобы там добиться осуществления ряда необходимых мероприятий, или задержаться в Ситхе для проведения намеченных им реформ?

Мысленно он прикидывал время, ориентируясь когда-то предположенными сроками обследования Сахалина и устья Амура и встречи кораблей в Кантоне. Выходило так, что только к средине 1807 года «Надежда» и «Нева» могут до­браться до Петербурга... Проходило лето 1806 года – значит, необходимо было торопиться.