К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Муравьев писал: «Обвинение в том, что будто бы Россиею уступлена река Амур, так тяжко, что я считаю моим долгом его опровергнуть. Амур весь никогда нам не принад­лежал, не принадлежал он и китайцам, – покуда он никем еще не был захвачен, – но почему тридцать с лишком лет Азиатский департамент иностранных дел оставлял предмет этот без внимания при всех представлениях местных началь­ников? Почему губернатору Лавинскому приказано было останавливаться со всякими исследованиями в этом отноше­нии, а моего предшественника осмеяли, тогда как нисколько не воспрепятствовали англичанам во всех их предприятиях на Китай? Это уже, без сомнения, лежит на совести Азиатского департамента». «Множество предшествовавших экспедиций к сахалинским берегам достигали европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по тому истинно рус­скому смыслу, с которым действовал Невельской...»

Вечерами посещали обеды и балы. Молодежь веселилась вовсю. Не отказывались от веселья и дамы. Паутинная сеть Христиани становилась опасной.

Струве насторожился и пускал в ход все свои недюжин­ные дипломатические способности, чтобы мешать, но поме­хи шутя устраняла генерал-губернаторша. Тогда Струве решил подкопаться с другой стороны.

– Екатерина Николаевна, – сказал как-то он Муравье­вой, – я давно уже наблюдаю и по правде удивляюсь: не­ужели вам не жаль так расположенную к вам мадемуазель Христиани – ведь она, на свое несчастье, по-видимому, увлеклась Невельским не на шутку.

– Вы считаете увлечение несчастьем? С каких пор?

– В данном случае – конечно: ведь эта богато одарен­ная артистка и редкой красоты женщина обречена будет на скитания где-нибудь в устье Амура в обществе чумазых ги­ляков, вдвоем с этим черствым сухарем, которому только ди­кари интересны. Или еще хуже – оставаться одной-одинешенькой и беззащитной, пока сухарь, одержимый своим не­излечимым безумием, будет блуждать по неведомым морям. Право, не сумею даже сказать, что хуже.

– А я знаю, – лукаво ответила генеральша, – вы про­сто злой ревнивец.

Она слегка ударила его веером по руке и встала, направ­ляясь в соседнюю комнату, где начались танцы.

Струве от неожиданности своего дипломатического пора­жения растерялся и безнадежно махнул рукой: будь что будет...

Всего только два семейства декабристов устроились в Иркутске по-настоящему да несколько в его окрестностях, но и этого оказалось достаточно, чтобы личная жизнь ирку­тян вне службы изменилась и наполнилась каким-то новым внутренним содержанием: без попоек, гомерических пирушек и без сумасшедшей, отравляющей душу азартной картеж­ной игры, – все это, если еще и продолжало существовать, то где-то глубоко и совсем уже не составляло основных интересов общества.

Декабристы добрались до Иркутска не сразу, а рядом этапов после многолетней суровой школы лишений и борь­бы за право на жизнь. В этой борьбе их поддерживали и принимали посильное деятельное участие лучшие люди Си­бири и столицы.

Особенно тяжелыми для декабристов были первые годы, тем более что тяжесть бесправия опустилась на их головы внезапно, неожиданно. Но уже первые шаги их по пути в Сибирь, после крепостных казематов, комедии разжалова­ния (срывались погоны с мундиров и ломались шпаги), ка­залось, были усыпаны розами: не всеобщее презрение, кото­рым их стращали, и не народная злоба сопровождала их на далекую и бессрочную каторгу, а полное признание вели­чия принесенной жертвы и горячая любовь.

Закованным в броню безразличия жандармам, бессер­дечным тюремщикам, опасливо озиравшимся трусливым чи­новникам и крупной администрации пришлось ограждать дерзнувших на свержение венценосца не от гнева народно­го, а от проявления безграничного сочувствия и трогатель­ной заботы: всяческая помощь, бесчисленные услуги, пред­лагаемые со слезами на глазах, сопровождали «лишенных всех прав и состояния каторжников» от петербургской заста­вы до самого места каторжных работ. И они, согретые непод­дельной теплой лаской и горячими, от чистого сердца поже­ланиями, после тянувшихся месяцами и годами унижений, оскорбительных допросов и сырых, безмолвных и темных каменных мешков, оттаяли, согрелись. Сознание, что жизнь прожита не напрасно, наполняло души изгнанников покоем и удовлетворением. Да, прожитая часть жизни хороша, но надо ее донести такою же светлою до конца!..

Рядом со многими из них были жены. Не вспышка чувств, временная экзальтация и самолюбование руководили Тру­бецкой, Волконской, Ивашевой, Анненковой, Муравьевой, Нарышкиной и десятками других, а так именно понятый долг жены, неизменной спутницы – подруги жизни и матери.

Они лишили себя самого необходимого, они ютились на нарах темных, без окон тюремных конур, кочевали за мужьями с рудника на рудник, с завода на завод и сами не падали духом, самоотверженно ухаживая за своими «ка­торжниками», поддерживали в них бодрость и умудрялись воспитывать подрастающих детей.

Лучезарными и легкими, как видение, представлял себе Невельской этих пока неведомых, но таких привлекательных женщин. Закрыв глаза, он часами лежал в кибитке, мягко скользившей по девственному снегу, и мечтал. Мечтал и удивлялся, почему, попадая под очарование мадемуазель Элиз на стоянках, когда восхищало в ней все – и строй­ность движений, и музыка голоса, и, казалось незабывае­мая улыбка, – он тотчас же освобождался от ее чар, как только поудобнее усаживался в кибитку и закрывал глаза. Роем других, желанных для сердца видений тотчас вытес­нялся яркий и такой земной образ беззаботной и резвой француженки. Струве мог бы не беспокоиться: увлечение само по себе шло на убыль.

Иркутск встретил приехавших солнечными днями, креп­кими бодрящими морозами, слепящими снежными далями и задумчивым и тихим рождественским постом. Духовитым рыбным запахом вместе с клубами пара пыхало из откры­вавшихся кухонных дверей во дворах – в кухнях обывате­лей царила пряная жирная треска и нежный пресный бай­кальский царек – омуль. Чиновный Иркутск в то же время не поскупился и забросал приехавших злыми новостями и ядовитыми, связанными сложными узлами сплетнями.

Недовольный и мрачный начальник края почти не выхо­дил из кабинета и без конца строчил длиннейшие донесения и письма, стараясь разорвать хорошо видную ему столичную сеть интриг и готовясь к годовому по краю отчету. Чинов­ники сбились с ног, таская пудовые дела «для справок» и пыхтя, далеко за полночь, над сводкой и «экстрактами»...

Сибирского генерал-губернатора раздражало решительно все, и во всем, что шло из Петербурга прямо или косвенно, он безошибочно угадывал какой-нибудь подвох или тщательно скрытое жало недоброжелательства.

Взять хотя бы производство его в генерал-лейтенанты. Для начинающего генерал-губернатора это как будто и не­плохо, но почему же забыли упомянуть об утверждении его в должности – ведь он только «исправляющий долж­ность»? Однако этот чиновничий, другим незаметный отте­нок в приказе – отнюдь не промах, нет, а злостный под­вох, чтобы лишить его уверенности в действиях и распоря­жениях.

Только что закончилась раздражающая история с тро­гательной супружеской парой опасных английских шпионов мистера и миссис Гиль. Эта пара очаровала своим обхождением все иркутское общество и порывалась во что бы то ни стало сопровождать генерал-губернатора в его поездке в Охотск и на Камчатку.

Не успели выпроводить супругов Гиль, а на их месте тут как тут вырос геолог, турист-одиночка мистер Остен. Он тоже из далекой, но весьма любознательной Англии, и мис­тера Остена неудержимо заинтересовала геология При­амурья. Сказано – сделано: мистер уже садился на боль­шой, сколоченный в Нерчинске плот, с которого так удобно изучать геологическое строение берегов Шилки и Амура, как вдруг пришлось плавание до самого синего моря, мимо не менее интересного в геологическом отношении Са­ халина отложить – любознательного мистера за шиворот с «миль пардонами» стащил с плота специально посланный генерал-губернатором курьер. Приятная поездка мистера прервалась, но зато началась неприятная переписка генерал-губернатора с министром иностранных дел канцлером Нессельроде: канцлер рекомендовал генерал-губернатору дели­катно доказать туристу, что разрешить поездку мы не мо­жем, так как-де Шилка – пограничная наша с Китаем река и мы дали Китаю слово не плавать по этой реке, а тем более дальше, по Амуру.

Генерал-губернатор от ярости скрежещет зубами: ему, который старается доказать, что Россия искони владеет всем течением Амура, Приамурьем и Приморьем, доказывать английскому мистеру, что наша