К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

нас данным.

– Ваша светлость, – вдруг насмешливо улыбнутся Не­вельской, стараясь поймать взгляд Меньшикова: он решил использовать свой разговор с ним. – В том, что вы не ве­рите, нет ничего удивительного: в открытие северного про­лива неизвестному Берингу не верили целых полстолетия. Наше положение, мое и товарищей, еще труднее – своим от­крытием мы, неизвестные мореплаватели, разрушили почти полувековые, прочно укоренившиеся в умах заблуждения известного мореплавателя Крузенштерна. Не верить и со­мневаться, конечно, можно, а вот опровергнуть наши утвер­ждения нельзя. И я прошу либо признать наши утвержде­ния, либо назначить авторитетную проверку на месте, в устье Амура и в проливе. – И, видя, что все осклабились в улыбках, добавил: – Эта спешная проверка на месте тем нужнее, что необходимого для признания полустолетнего срока, о котором я упомянул, мы не дождемся. И я боюсь, что признание нашего открытия со стороны англичан воспо­следует гораздо скорее.

Он замолчал, с удовлетворением наблюдая, как, несмот­ря на серьезность положения, слушатели искоса посматри­вали на Нессельроде, давились смехом, сморкались и выти­рали слезы.

– Господин Невельской, – строго сказал Нессельроде, – вы хотите с отрядом в семьдесят человек занять устье Аму­ра и утвердиться там. А известно ли вам, что там китайцы содержат громадное войско и построили несколько кре­постей?

– Ваше сиятельство, на месте я имел возможность в точности убедиться, что в устье Амура нет не только ки­тайских войск, но и мирных китайцев, есть только свобод­ные гиляцкие поселения, и захаживают иногда маньч­журские и наши сибирские купцы для торговли. Что ка­сается мирнейших гиляков, то для поддержания среди них авторитета и повиновения достаточно и двадцати пяти человек.

Нессельроде увидел, что продолжение совещания ухуд­шает занятые им и его единомышленниками позиции, и ре­шил прекратить прения, но, пока он собирался с мыслями, слова попросил Меньшиков.

– Я очень внимательно ознакомился до настоящего со­вещания со всеми представленными Невельским и сибирским генерал-губернатором документами и не могу им не верить, не могу далее придраться к каким-нибудь неточностям. По­ложение в устье Амура стало весьма напряженным, и надо спешить. Я рекомендовал бы принять представление генера­ла Муравьева целиком и сверх того принять экстренные меры к (усилению охраны входа в пролив и в устье Амура двумя крейсерами.

После долгих прений и споров, однако, вынесено было постановление держаться высочайшего повеления, имевшего место год тому назад, а именно основать на берегах Охот­ского моря, близ Амурского лимана, зимовье в заливе Сча­стья для сношения и торговли с гиляками и для разведы­вания края, не касаясь, однако, ни под каким видом устья Амура.

Исполнителем этого постановления назначен был тот же Невельской, уже как состоящий для особых поручений при генерал-губернаторе.

Эта новая должность Невельского дала возможность Му­равьеву использовать «положение об управлении Сибирью» и тотчас же добиться производства Геннадия Ивановича в капитаны первого ранга.

Задуманное Чернышевым, Нессельроде и компанией чер­ное дело на этот раз провалилось, хотя и не совсем: разжа­лования, правда, за сделанные Невельским важные для государства открытия не состоялось, наоборот, последовало «всемилостивейшее прощение», но Невельской лишен был даже обычной за дальние экспедиции и описи берегов на­грады – ордена и пожизненной пенсии.

Он не был огорчен лишением ордена, но пенсия входила в его бюджетные расчеты, так как она разрешала мечты о семейной жизни.

Однако больше всего огорчили его отныне крепко свя­занные руки для дальнейшего закрепления на Амуре и Са­халине: действуя фактически на Амуре, он был лишен права даже близко к нему подходить «Победителей не судя! – думал он. – Какая горькая ирония!» А в груди его тем временем неудержимо ширилась и охватывала все существо буря решительного, неудержимого протеста.

12. ПЕТЕРБУРГСКАЯ НАУКА

Геннадий Иванович никак не мог справиться с охватив­шим его тяжелым чувством: казалось, что пребывание его в Петербурге было ненужным, а достигнутые в комитете результаты хуже всякого поражения, и он никак не мог по­нять, почему поддерживающие его братья Перовские этими результатами довольны.

– Подождите, – не раз повторял Василий Алексеевич Перовский волнующемуся Невельскому, – это только на­чало, это только первое предостережение господину Нессельроде, а он сам рассматривает его уже как провал. Ведь ясно, что со стороны государя по отношению к комитету проявилось большое недоверие и даже сомнение в правиль­ности всей его дальневосточной политики, а может быть, и западноевропейской.

– Я этого не вижу, ваше высокопревосходительство, – упрямо твердил Геннадий Иванович, – наоборот, считаю, что факт принятия комитетом прежнего решения, несмотря на мои новые материалы, означает движение вспять.

Собеседник, однако, не соглашался.

– Голубчик, – смеялся Василий Алексеевич Перовский, постукивая по сукну стола длинным серебряным наперстком на указательном пальце (наперсток заменял ему потерян­ную на войне в морском деле часть пальца). – Вы дока по морской части и вполне заслуженно капитан первого ранга, а может быть, следовало бы вам звание и выше. Но в по­литике вы не выше гардемарина. Поверьте, что наш опыт чего-нибудь да стоит.

Вы понимаете, Геннадий Иванович, – снисходитель­но цедил сквозь зубы, как полагается самоуверенному снобу, министр Перовский, – что для того, чтобы вынести та­кое решение, канцлеру пришлось пойти на крайность – отмахнуться от ваших материалов, не опровергая их: «Не верим им и их не учитываем, вот и все... и потому прини­маем старое прозорливое и мудрое решение государя импе­ратора, имевшее место год тому назад». В чем тут расчет? Государю это, конечно, будет приятно, и против этого своего решения он, конечно, не пойдет. Расчет на сегодня пра­вильный – сегодня не пойдет, а завтра? Завтра приедет генерал-губернатор Сибири, которому государь пока дове­ряет, и развернет перед ним всю картину вот этих самых ваших новых открытий, как она есть. Что же, по-вашему, и на этот раз не поверит? Полноте, он уже и теперь им ве­рит и потому на предложение комитета разжаловать вас отмолчался, а чтобы всех нас на ваш счет успокоить, на словах, как бы вскользь, обмолвился, что ваши действия одобряет. Вот и смекайте. С приездом сибирского генерал-губернатора разговоры пойдут другие, и сооружение Нессельроде, помяните мое слово, затрещит по всем швам. Так-то, молодой человек! – и он покровительственно похлопал Невельского по плечу.

Сутолока петербургской жизни – с утра и до утра на людях – мешала сосредоточиться. Приходилось жить мелоч­ными хлопотами о различных канцелярских справках, доку­ментах и переживать неприятные впечатления от посещений азиатского департамента и колючих бесед с господином Сенявиным... Скорей бы очутиться в мягком возке!

До отъезда оставался только один день, но зато совер­шенно свободный от беготни. Невельской решил запастись книгами.

Над знакомым еще с детства магазином М. Глазунова на Большой Садовой он прочитал две фамилии, из которых одна напомнила ему предупредительного старика, глазуновского приказчика, всегда приветливого Сидора Федоровича Сирякова.

– Батюшка, кого я вижу! Геннадий Иванович! Давнень­ко у нас не бывали-с, – приветствовал, ласково поглядывая на него поверх очков, сам любезный Сиряков в засаленном сюртучке и таком же заношенном в большую клетку пест­ром галстуке. – Слышали о вас, слышали-с, что с успехом подвизаетесь где-то на Камчатке, а вы, накось, самолично здесь, да еще «ваше высокоблагородие», капитан первого ранга, высоко летаете! А помните, как с ленточками-то на затылке, бывало, к нам жаловали, да все мне умильно так: «Сидор Федорыч, книжонок бы мне каких, морских путе­шествий поинтереснее нет ли?» А теперь нате-с, подите, ва­ше высокоблагородие – и никаких-с, сами теперь путешест­вуете да описываете – как хорошо- то!