несколько месяцев, и, в конце концов, пятно позора смоется с моего имени. В этом мире многие страдают от дефицита внимания. Больше того, полным-полно «бывших», некогда посрамленных, но сумевших рывком начать карьеру на следующем жизненном этапе. Ванесса Уильямс, Джон Траволта. Даже Джуд Нелсон. Я живу во времена возвращений. Слишком рано терять надежду.
На следующий день дела в еврейской школе шли немного лучше. Я разделалась с половиной листков с упражнениями еще до того, как дети начали швыряться разными вещами. Никто не сказал мне: «А пошла ты…» Но потом я отвела их в храм для tefulah, службы с молитвой, и, когда мы приступили к Kaddish,[121] «мальчик у писсуара» (которого, как оказалось, зовут Эзра) и его приятель принялись выкрикивать слова на иврите, отдаленно напоминающие английские ругательства, и пихать друг друга в ребра. В конце концов, мне пришлось растаскивать их в стороны, после чего они снова меня благодарили.
В среду, после занятий, мы договорились с Адамом поужинать в «Суэн». Когда я пришла, его еще не было, поэтому я взяла со стойки в вестибюле экземпляр «Сити Уик» и, усевшись за столик в глубине зала, стала ждать. Я начала было листать газету, чтобы посмотреть «Почту», когда мой взгляд остановился на анонсе с первой полосы:
– Господи Иисусе! – воскликнула я, быстро листая газету в поисках рассказа.
Он назывался «Чистилище» – весьма удручающее повествование о разрыве Сары с Риком, ее булимии, приступах ненависти к себе и вообще всех ее проблемах с мужчинами. Это было кошмарно. Банально, но с претензией на сенсацию – худший вариант исповедального журнализма.
Открылась дверь ресторана, и вошел Адам. Он поцеловал меня в щеку, и я протянула ему газету.
– Что это? – спросил он.
Я указала на короткий отрывок, помещенный на первой полосе. Сжав мою руку, он открыл страницу с рассказом.
– Ну и как? – спросила я, когда он кончил читать. – Что ты об этом думаешь?
– Честно?
– Ага.
– Думаю, весьма неплохо.
– Ты в своем уме?
– Я нахожу рассказ прочувствованным. Сара постигает здесь массу вещей. По-моему, она создала интригующий портрет молодой женщины, стремящейся к самоуничтожению.
– Но рассказ ужасен!
– Не будь она твоей соперницей, ты бы увидела, насколько он хорош.
– Не могу поверить, что ты на ее стороне!
– Вот видишь? Ты все сводишь к соперничеству.
– Неправда! Просто я не могу уважать человека, в открытую стригущего купоны с моей славы.
– Сара лишь извлекает выгоду из своих природных качеств. Что в этом плохого?
– В той части, где Сара пишет о своей страстной любви к анальному сексу, она совершенно очевидно склоняется к патриархату!
– Чья бы корова мычала…
– Я не говорю, что сама не такая. Ну и что! Я, по крайней мере, делала это умело!
– Понимаю, что тебе это неприятно. Но Саре может понадобиться твоя поддержка. Ты – ее ближайшая подруга.
«Правда, теперь уже ненадолго», – подумала я.
Но когда я пришла домой и мама сказала мне, что Сара звонила три раза, мне стало неловко. Полное отсутствие у Сары таланта вовсе не означает, что я должна, будучи подругой, бросить ее в беде. Унеся в свою комнату трубку, я набрала номер.
– У меня была причина не говорить тебе об этом заранее, – сказала она.
– Что за причина?
– В тот самый день, когда меня решили напечатать, тебя уволили из «Банка Америка». Не хотелось расстраивать тебя еще больше. А что ты об этом думаешь?
– Думаю, есть некоторые… удачные моменты. Но, Сара! – Любовник-моренист – что за дикость?
– Это их редакция! Я назвала его Диком, но они изменили! – Я заскрежетала зубами. Все ясно, Тернер с Дженсеном жаждали моей крови. – Но это еще не все, – тихо произнесла подруга.
– Что еще?
– Я сегодня встречалась с редактором «Уик», и мне предложили вести у них постоянную колонку.
У меня из-под ног вышибают ящик, а на шее затягивается петля. Я умираю быстро и без боли. Мое тело судорожно дергается минуты две, а потом застывает, лишь слегка покачиваясь от ветерка на глазах у пятидесяти тысяч довольных зрителей.
– И ты согласилась? – хрипло шепчу я.
– Конечно. Они будут платить мне триста пятьдесят в неделю. Деньги пригодятся.
– Они пообещали тебе триста пятьдесят долларов?
– Угу. Сначала предложили двести пятьдесят, но я сказала, что не стану работать меньше чем за триста пятьдесят.
Начинается трупное окоченение, и я дико корчусь на ветру.
– Я думала, ты хочешь быть музыкантом! – ору я.
– Одно другому не мешает!
– Как ты могла так со мной поступить?
– Это не имеет к тебе никакого отношения! Это мое дело! Газета – не твоя собственность! Господи! А я-то надеялась, что ты за меня порадуешься.
– Как я могу за тебя радоваться, если ты крадешь мою жизнь?
– А ты, как же можешь ты быть такой эгоцентричной?
Она права. Я действительно эгоистка. Суть в том, что винить следует вовсе не Сару. Настоящие преступники – Дженсен и Тернер. Какие это все-таки отвратительные и к тому же низкобюджетные порнографы! Неужели они лишены элементарной порядочности? Простейших этических норм? Норовят заставить раскинуть ноги любую девчонку, застрявшую в стременах. Способны разглядеть «талант» в работе самых прибабахнутых потаскушек города.
– Извини, – вздохнула я. – Мне нелегко пережить подобное. Но я все-таки рада за тебя. Правда.
– Надеюсь, что ты говоришь искренне.
– Конечно! Как озаглавят твою колонку?
– «Sex und drang».[122]
– «Секс и натиск»? – воскликнула я.
– Ага. Вроде ничего. Конечно, это чересчур вызывающе, но, думаю, постепенно привыкну.
– Совсем… неплохо, – сказала я, скрещивая пальцы. – И о чем будет твоя первая статья?
– О моих запутанных отношения с Джоном.
– Звучит потрясающе.
Закашлявшись, я повесила трубку и отправилась готовиться к уроку иврита.
Весь следующий месяц, пока Сара вела хронику своих дурацких свиданий, вызывая ненавистные отклики у преданных мне некогда клеветников, я наблюдала, как двенадцатилетние еврейские мальчики швыряются кусочками мела и сквернословят. Через неделю после выхода «Чистилища» один мужик написал письмо, в котором назвал Сару «еще более тупоголовой, чем Ариэль Стейнер, хотя подобное ему казалось невозможным». А некий Нейм Уитхелд посоветовал ей «как можно скорее записаться на гистерэктомию,[123] чтобы не дать возможность ее отродью опустошить землю». На следующий день она попросила изъять свою фамилию из телефонного справочника.
Тернер с Дженсеном подыскали ей нового иллюстратора – в чем-то даже знаменитого карикатуриста, Майка Селла, стяжавшего славу лучшего в городе рисовальщика покойниц. Он наделил Сару огромными,
