Полукровка

мать безотчетно шевелила губами, и если кто-то обращался к ней в это время, отвечала слишком громким голосом, как будто перекрикивала стук. Когда-то давно Виолетта дала себе слово: никогда она не станет такой, как мать, но, повзрослев, замечала в себе материнские привычки, с которыми старалась бороться.

Теперь, отмыв пол, она снова вернулась к ленинградским мыслям, и мысли эти были безрадостными. Город, в который она приехала, так и не стал для нее родным. Друзья мужа, первое время приходившие в гости, глядели на нее не то чтобы презрительно – настороженно. В их обществе ей всегда казалось, что каждый из них дожидается, когда она ляпнет какую-нибудь глупость, чтобы мгновенно это отметить, многозначительно переглянувшись. Веселая и разговорчивая с детства, Виолетта в их присутствии все больше помалкивала. Сколько раз она уговаривала себя не робеть, но тон, который они брали, звучал непонятно и насмешливо. Этот тон Виолетта хотела, но не могла перенять. С нянечкой, говорившей про чернявенького, она чувствовала себя легко, но в то же время стыдилась этой легкости, потому что нянька была темной дурой, к тому же нахальной и неблагодарной.

Прервав неприятные раздумья, Виолетта прислушалась к неровному дыханию и, не уловив изменений, отправилась на пост – знакомиться с сестрой. Молодая девица сидела за столом. Лампочка, бросавшая ровный круг, высвечивала крашеные волосы. У корней они успели отрасти. Кажется, сестра дремала, по крайней мере, расслышав Виолеттины шаги, она испуганно вскинулась: «Господи! Чего крадешься? Напугала». С этой девицей они были одних лет.

Обрадовавшись легкому «ты» (не хватало еще выкать крашеной дуре), Виолетта спросила про мужа.

– Как? Могилевский? Ну и фамильица, прям для нашего отделения... – сестра полистала толстую тетрадь и покосилась на Виолетту. – Муж, говоришь? Что, и дети есть?

– Дочка, – Виолетта ответила тихо.

– Вообще-то, ты – молодец, вовремя привезла. Вчера говорили, еще бы полчаса... Считай, спасла. Сама-то приезжая?

Виолетта знала, что выгоднее подтвердить, но, выслушав речи лохматой девицы, ответила высокомерно:

– Ленинградка.

– А чего ж за старого пошла? – сестра взбила крашеные волосы. – Теперь вот мыкайся всю жизнь – с инвалидом.

– Ничего, зато – обеспеченный, – щелкнув сумочкой, Виолетта нащупала бумажку. – На вот, всю ночь, небось, не спала. Тебе – за труды.

– Спасибо, конечно, – девица хихикнула благодарно. – Труды мои там – в ординаторской.

Виолетта оглянулась недоуменно.

– Слушай, а можно я ночью подежурю? Мало ли... Подать, принести...

– Чего, тоже в ординаторскую потянуло, от старогото муженька? – девица подмигнула весело.

Только теперь Виолетта заметила, что девица-то, похоже, нетрезвая.

– Ладно, вот придет Верка, сменщица, я ей тебя покажу. Она уж скоро заступает – на сутки. Ты иди пока, побудь в палате.

Разговор с сестрой показался странным, но, вспомнив про Юлика, который должен был подойти к одиннадцати, Виолетта заспешила в вестибюль.

– Ну как? – Юлий спрашивал упавшим голосом.

– Ничего, – после разговора с сестрой она ответила неуверенно и, отвлекаясь от неприятных мыслей, заговорила о состоянии его отца, подробно описывая, каким нашла его поутру.

– С врачом говорила?

– Не успела. Нет никого. Там только нянька и сестра. Сестре я сунула, договорилась: буду дежурить ночью. Пол помыла в палате.

Юлий слушал удивленно. О деньгах Виолетта говорила буднично, словно век давала нянькам и сестрам.

– А что, без денег нельзя? – Юлий спросил, не заметив, что этот же вопрос перед ним ставила девушка, о которой он старался не вспоминать.

– Не знаю, наверное, можно, – она вспомнила разговор с сестрой, – но с деньгами все-таки лучше.

В том разговоре было что-то неприятное, но что – Виолетта никак не могла уловить.

– Много дала? Может быть, еще? – Юлий вынул кошелек.

– Не надо, – она остановила его руку.

Только теперь Виолетта наконец сообразила: определенно сестра намекала на врача.

– Юлик, послушай, мне кажется, надо дать доктору, но сама я боюсь. Может быть, ты? Вот, у меня с собой, я приготовила, – быстрой рукой она провела по груди, нащупывая денежный сверток.

– Ты уверена, что надо? А если, наоборот, все дело испортим?

Никогда Юлию не приходилось давать взяток.

– Хорошо. Поглядим до завтра, – взяв пакет, принесенный Юликом, Виолетта побежала обратно.

За разговором она пропустила обход. Белые халаты роились у соседней палаты, когда, запыхавшись, Виолетта подбежала к своей. Новая сестричка, миловидная девушка лет двадцати, вышла навстречу. Девушка торопилась за врачами, и Виолетта постеснялась спросить. Вообще эта сестра, в отличие от утренней, внушала робость. Однако утренняя, кажется, обещание сдержала, потому что в обед молодая сестричка подошла и предложила поесть: «Вашему все равно положено, идите, съешьте его порцию». Доброта мгновенно растопила робость. Все-таки немного стесняясь, Виолетта раскрыла сумочку и, нащупав бумажку, сунула в сестринский халат. Она боялась, что молодая девушка откажется возмущенно, но та поблагодарила и посоветовала сходить к сестре-хозяйке за чистым бельевым комплектом. «Положено раз в день, но вы дайте рубль. Когда придет в себя, белья не напасетесь».

К вечеру Виолетта обжилась. Осторожно, боясь потревожить больного, она ловко, почти не тревожа, протерла его бока спиртом, который дала молодая сестра. За все это время к мужу подходили дважды: один раз врач, пощупавший пульс, другой – сестра, сделавшая укол. После ужина, вымотавшись за долгий день, Виолетта позвонила соседке. Предупредила, что остается в больнице, и дала распоряжения относительно матери, которая приезжала на другой день. Маргаритка испуганно щебетала в трубку, но, прервав, Виолетта приказала вести себя хорошо и обещала передать привет папе.

Для тех, кто оставался в ночь, спальных мест не предусматривалось. В реанимации стояли две пустые кровати, но, постеснявшись спросить, Виолетта села у изголовья. Муж постанывал сквозь тяжкий лекарственный сон.

Посидев недолго, Виолетта вышла в коридор. Свет уже погасили. Желтоватая лампочка, накрытая газетой, горела на сестринском посту. Там никого не было. Смесь мочи и лекарств пропитала коридорный воздух, и, борясь с тошнотой, подступавшей к горлу, Виолетта двинулась вдоль стены. Она шла, опустив глаза в землю, словно в этой больнице, куда привезли ее мужа, стала мертвородившей.

Холод, стоявший в туалете, пронзал насквозь. Подойдя к окну, до половины забеленному краской, Виолетта попыталась выглянуть, но увидела пустое черное небо, лежавшее над городом. Вдруг она вспомнила: об этом, о муже-инвалиде, предупреждала его прежняя жена. Холод больничных туалетов, тошнотворные коридоры, мертвые лампы, освещающие пустые посты, – вот что она имела в виду, рисуя будущую Виолеттину жизнь.

Гадкие мысли бродили в голове: она думала о том, что виновата бывшая жена – накаркала. Виолетта вспомнила, как мать рассказывала соседке: до войны одна увела чужого мужа, так брошенная жена взяла его карточку и прямиком – к бабке. Та пошептала, и мужика разбил паралич. Екатерина?.. Нет. Не может быть. Это случилось само собой. Про себя Виолетта выразилась торжественно: волей судьбы.

Торжественность не меняла дела. В холодном больничном туалете, пронизанном хлорной вонью, она сидела на деревянном ящике, страдая, что сама загубила жизнь, польстившись на старого. Теперь, когда он лежал бессильный и полумертвый, Виолетта понимала: за ленинградскую жизнь, к которой так и не сумела приспособиться, она отдала слишком много. Столько эта жизнь не стоила.

Поплакав и вытерев слезы, она тронулась в обратный путь, но громкие голоса, доносящиеся из