Полукровка

халате прошла мимо. На Машу она бросила настороженный взгляд: поздним вечером по лестнице должны ходить только свои.

Дождавшись, пока каблуки стихнут, Маша открыла дверь и скользнула в отделение. В коридоре никого не было. Тусклая лампочка, прикрытая газетой, освещала пустой пост. Стараясь держаться стены, Маша двигалась осторожно, читая надписи. Реанимация нашлась быстро. Приоткрыв дверь, она увидела женщину, сидевшую у постели больного.

– Тихо! – Маша приказала шепотом. – Вы Виолетта?

Женщина кивнула.

– Меня прислал Юлий. Выйдем, здесь разговаривать опасно. Могут войти.

Каким-то материнским движением Виолетта склонилась к изголовью больного и, убедившись, что он спит, поманила:

– Пойдемте туда, в туалет.

Пустым коридором они прошли незамеченные.

Усевшись на сундук с надписью чистые ведра, Виолетта жаловалась истово. Маша слушала невнимательно – ей мешал провинциальный говорок.

– Ну хорошо, – она прервала поток жалоб. – Вы – ни сном ни духом, он – насильник и подлец. Объясните, что конкретно вы ждете от меня?

Провинциальный говорок непонятным образом рождал сомнения: эта могла и приврать.

Не отвечая, Виолетта сунулась в лифчик и достала сверток.

– Что это? – Маша разглядывала бумажки разного достоинства.

– Я не знаю, сколько в таких случаях... – Виолетта начала робко. – Двести или сто?

Над сундуком, крашенным зеленой масляной краской, висело мутное зеркало. Покосившись на свое отражение, Маша наконец догадалась:

– Вы хотите, чтобы я дала ему взятку? Вместо вас?

Замысел Иуды становился ясным как божий день.

– Я... я не знаю, – Виолетта шла на попятный, – вы думаете, не возьмет? Но тогда... – глаза глядели обреченно. – Понимаете, я не знаю, что мне делать, Саня спит и спит, за весь день врач не подошел ни разу, теперь остался – на ночь. Конечно, я могла бы уйти, но мало ли что ночью...

– А этот? Сынок? – подбородком Маша мотнула в сторону, где дожидался Юлий. Виолетта прикусила губу и затихла.

– Ну? – Маша настаивала.

– Наверное, это глупость, но когда я... когда мы полюбили друг друга, его жена, бывшая, сказала: рано или поздно он заболеет и вернется, потому что я не стану ухаживать за старым больным... – она всхлипнула, – евреем. Но я... Нет, вы, наверное, не поймете, не поверите... Я люблю его. У нас дочь, девочка...

Провинциальный говор исчез. Маша слышала каждое слово:

– Почему же? – она произнесла надменно. – И пойму, и поверю. А он, ваш пасынок, тоже считает, что вы бросите его отца? – угрожающее мерцание вспыхивало в голосе.

На всякий случай Виолетта ответила уклончиво:

– Конечно. Сын. А как же? Всегда на стороне матери...

– Значит, так, – Маша приняла решение. – Деньги уберите. Идите домой – вам надо выспаться. Спросите у него мой телефон, позвоните моим, – непререкаемым тоном она отдавала распоряжения. – Своему Юлию скажете, что наняли меня сиделкой – за деньги. Не бойтесь. Я справлюсь.

Острое и холодное сверкало в ее взгляде.

Не посмев возразить, Виолетта попятилась и, метнувшись вдоль стены, кинулась вниз по лестнице. Объясняя Юлию, слушавшему зачарованно, она не сумела соврать про деньги – не повернулся язык.

Глава 13

 1

От окна несло холодом и сыростью. Злиться не на кого – только на себя. Подобрав ноги, Маша сидела на сундуке. Эти, ничего не умеющие сами, манипулировали ее волей, подсовывая одну и ту же наживку. Черт бы их всех!.. Мучаясь яростью, она думала о том, что становится каким-то жандармом, защищающим запуганных идиотов. Хлорные ведра воняли невыносимо.

«Ну что – подрядилась нянькой? Так иди и дежурь», – она вышла из туалета и двинулась в сторону реанимации. В ординаторской смеялись голоса.

«Ла-а-дно, – Маша протянула, – поглядим... что тут у них за Айболит...»

В палате было темно. Пахло мочой и несвежим телом. Она подумала: как от Паньки – и фыркнула брезгливо. Рано или поздно геройство кончится плохо. Добро бы еще за своих... Слабая вонь, исходившая от кровати, крепла. Преодолевая брезгливость, она подошла поближе и вгляделась в опрокинутое лицо.

Он лежал, неловко вывернув голову. Выпуклые веки, закрашенные темным, вздрагивали едва заметно. Щеки, покрытые жесткой щетиной, впали, скулы обострились. Маша отвела глаза. Эти, делавшие из нее жандарма, ловили не на словах. Мать предупреждала об этом: перед смертью дядя Наум стал похож на отца.

Вглядываясь в черты лежавшего без памяти, Маша видела сходство, определяемое кровью. Отцовскими были веки, овал лица, выпуклый лоб, стянутый морщинами. На этом сходстве они ловили ее непрестанно, потому что не было ее сил предать отца. Отец, которого положили бы в водяную могилу, отец, которому врачи отказали бы в помощи, – вот за кого она стояла, содрогаясь от ненависти и скверны. В этой стране, где отец смирился с унижением, она вставала на его место – лицом к лицу с паучьим воинством.

Вони больше не было. С легкостью, потому что теперь – за своих, Маша встала и обернулась.

Дверь была приоткрыта. Она не расслышала шороха и не заметила, когда он, подкравшись неслышно, вырос в дверной щели. Глаза, привыкшие к наглому свету ординаторской, видели силуэт, но не различали лица.

– Все в порядке? – он спросил бараньим голосом, потому что обращался к Виолетте, не смеющей ему отказать. Боясь выдать себя, Маша кивнула.

– Хотите, можете здесь прилечь... – он указал на заправленную постель. – А хотите, можете посидеть там, у меня... Не беспокойтесь, укол сильный, ваш муж проснется не скоро. Еще насидитесь.

Если бы не тьма, доктор разглядел бы ее усмешку. Оглянувшись на отца, лежавшего навзничь, Маша откликнулась тихим Виолеттиным шепотом:

– Сейчас. Я сейчас.

Мимо поста, прикрытого старой газетой, мимо туалета, пахнущего хлорными ведрами, она шла, ступая неслышно. Все было тихо. Больные спали. Доктора, дежурившие днем, разошлись по домам. Маша оглядывалась, не зная, что предпринять. Теперь она была уверена: Виолетта сказала правду.

Напротив – через холл, заставленный пластиковыми столами, – виднелась дверь с надписью «Процедурная». Маша подошла и распахнула рывком. Круглые металлические коробки стояли на полках. Одни были распахнуты, другие – задраены наглухо. В таких коробках кипятят врачебный инструмент: все эти шприцы, иголки, скальпели... Скальпели. Она стояла, обдумывая: «Если что, никто не поможет. Все- таки лучше, чем с пустыми руками... Господи, да что может случиться...»

Маша подошла к коробке и, пошарив, сунула скальпель в карман.

Ординаторская не подавала признаков жизни: ни голосов, ни звона посуды. «Может, и наврала, – сомнения подступали с новой силой. – А если нет?» – она не позволила сбить себя с толку.

При свете настольной лампы молодой доктор выглядел усталым. Подперев лоб, он писал быстро и сосредоточенно. «Тоже мне, – она подумала, – доктор Менгеле...»

– Заходите, пожалуйста, я... – не поднимая головы, он кивнул.

Из темноты больничного коридора Маша выступила на свет.

– Я... я подумал... Вы, собственно, кто?..

– Ожидали другую? – Маша улыбнулась.

– Что-нибудь случилось? – пропустив мимо ушей неподобающий вопрос, доктор осведомился