и в последний. Собственно, он и сам не имел в виду ничего такого, когда говорил о противоядии. Во всяком случае, себя приезжим не считал.
– Простите меня, – голос наполнился горячей благодарностью, – не знаю, что на меня нашло. Я очень волнуюсь за отца, а кроме того... – он хотел сказать, что радуется их встрече, но как-то не решился: «Сейчас не время, потом, может быть, позже...»
Юлий остановился у ограды:
– Вы позволите, я позвоню?
Чувствуя смертельную усталость, Маша кивнула и пошла к остановке.
Рука разнылась в автобусе. Подъезжая к дому, Маша кусала губы и думала о неприятных расспросах.
Мать, встретившая ее в прихожей, не обратила внимания на повязку. Она выглядела встревоженной. Маша прошла в комнату и, прислушавшись к родительскому разговору, поняла: Панька.
Плохо стало с вечера, пришлось вызывать неотложку. Спросили о возрасте и, узнав, приехали минут через сорок, когда Панька уже хрипела.
– Умерла? – Маша спросила нетерпеливо.
Но мама махнула рукой и повернулась к отцу.
Маша слушала, не веря своим ушам: отец обвинял маму в Панькиной смерти. Всплескивая руками, мама оправдывалась:
– Ну как бы я могла?.. Семья, куча дел. Ты понимаешь, что я занята? То одно, то другое... Вот, если не понимаешь, спроси у Маши. Взрослая девочка. Пусть рассудит, я расскажу.
Дело было так. Коротко осмотрев больную, врач вызвал соседей и сообщил, что у Паньки инсульт. Раньше называли ударом, короче, старушка при смерти. Будь у нее родные, лучше бы оставить дома по крайней мере до утра. Сам-то он задержаться не может, поскольку на дежурстве, ожидают другие больные. До утра доживет вряд ли, но если везти сейчас, помрет на носилках или в машине. Оставить одну – не имеет права, но если соседи согласятся, может, и обойдется. Хотя инвалидом останется наверняка.
– Ты представляешь? Инвалидом! А что потом? Что бы мы с ней делали? – мама чуть не плакала.
– Потом бы и думали, – отец перебил сурово.
Возразить было нечего. Мама замолчала. Робко она взглянула на дочь, словно ждала от нее оправдывающего слова.
– Не-на-ви-жу, – Маша произнесла раздельно.
Мамины глаза налились слезами:
– Кого? Меня?..
– Вашу Паньку.
– Да как... как ты смеешь? – голос отца сорвался в фальцет. Вскочив с места, отец замахнулся неловко.
– Сядь и прекрати сцену. – Ладонь, порезанную скальпелем, дергало надсадно.
Отец взялся за голову.
– Машенька, Машенька... – мама заплакала жалобно. Маша дернула плечом:
– Не плачь. Ты все сделала правильно. Кроме одного: эту
Мама слушала потрясенно:
– Как это – не делать?
– Да так. Как этот врач. Взять и оставить на соседей. И ничего ему за это не будет. Иначе остался бы как миленький!
Она думала: «Этот, из ординаторской, сидел всю ночь. Потому что
– Мария! – отец возвысил голос. – Ты говоришь, как... нелюдь!
Маша усмехнулась: «А вы – как советские дураки».
– Нет, ты послушай, послушай! Есть же книги, прекрасные книги. Они – о
– Это – в другой жизни, где клятва Гиппократа, – она ответила и поднялась. – Ладно. Как я понимаю, наверняка ничего не известно. Сейчас, – Маша обращалась к матери, – ты, надо полагать, отправишься в больницу, чтобы узнать про Паньку. Во-первых, желаю приятных вестей, а во-вторых, не забудь пригласить на поминки. Этого праздника я ни за что не пропущу.
Добравшись до постели, Маша легла и отвернулась. Тихие голоса шуршали за дверью.
«Она не знает... Не знает, что говорит, она – добрая девочка», – мамин голос вставал на защиту. «Она – чудовище, неужели ты не видишь?» – отец отвечал сокрушенно.
Закрыв глаза, она думала о том, что объяснять некому и нечего.
Все свернулось мертвой петлей, которую не разорвать.
Мать, втайне мечтавшая о Панькиной смерти, потому что только так можно получить отдельную квартиру.
Панька, ненавидевшая их всех.
Врач, погрузивший ее на носилки...
Маша попыталась представить: вот Панька выжила и осталась инвалидом. Если отправят в приют, комната останется за ней. Под присмотром государства проживет еще сто лет...
«В государственном смысле...» – что-то важное пыталось сложиться в голове, Маша силилась понять. Руку снова дергало. Она подула на бинт, унимая боль. Все, что казалось необъяснимым, принимало вид теоремы. Теорему требовалось доказать.
Коммунальная квартира.
Это условие было необходимым и достаточным.
Еврей, дослужившийся до главного инженера, для своей семьи не может потребовать отдельной.
Врач, давший советскую клятву, по которой имеет право
«Здесь – главное звено. Решение о Панькиной жизни врач переложил на родителей. Поставил их перед выбором: жить или умереть. Все продумано так, чтобы родители остались виноватыми. Паук, придумавший
Боль, пронзавшая ладонь, поднималась по лучевой кости.
Маша поднялась и вышла в родительскую комнату. Они сидели у стола. Собрав силы, она улыбнулась:
– Простите. Просто трудная ночь. Почти не спала. Давайте так: я сама поеду в больницу и разузнаю про бабу Паню, поговорю с врачами. Может, еще жива...
Она боялась, что мать откажется, но та встрепенулась и закивала благодарно:
– Они сказали, больница на Софьи Перовской.
Маша кивнула и вышла в коридор.
Техническая задача, сложившаяся в голове, имела множество неизвестных. Во-первых, деньги. Она вспомнила Виолеттины бумажки, которые та доставала из лифчика. Виолетта – взрослая. Ей виднее. Травоядное тоже говорило про деньги... Она подумала: долг платежом красен, – и набрала тети-Цилин номер. Ленька, поднявший трубку, продиктовал телефон.
Юлий откликнулся испуганно. Маша попросила о встрече: «У Дома книги. Я очень прошу вас – прямо сейчас. Дело очень срочное». – «Конечно, конечно», – он ответил торопливо. «Пожалуйста, возьмите с собой деньги. Побольше. Рублей пятьдесят».
До назначенного времени оставалось минут двадцать. «Сходить на разведку».
Дойдя до поперечной улицы, Маша вошла в вестибюль. Оглядевшись, нашла справочное окошко.
– Прасковья Кропотова.
