Полукровка

Словно наяву, Валя видела Ольгу Антоновну, учительницу по литературе, которая выговаривала Рафке.

Как тогда она выговаривала Рафке, но тот не слушал, стоял на своем: «Собственная гордость, у татар собственная гордость...»

Ольга Антоновна застеснялась и, обратившись в химичку, принялась сливать в реторту использованные реактивы. Над газовым пламенем спиртовки реторта светилась голубоватым пламенем. Из раструба струился желтый вонючий парок. Он вился над притихшим классом. Химичка, которую мама называла евреечкой, колдовала за кафедрой, шептала волшебные слова: о советских людях – русских, татарах, башкирах. А про евреев молчала. Но Валя разгадала хитрость.

Взглянув на таблицу Менделеева, прибитую к стенке, она прикинула валентности и поняла, что евреи, о которых следовало молчать, на самом деле вступают в реакцию только друг с другом.

Хитрая химичка прочла ее мысли и недовольно покачала головой. Сунув руку в стол, она достала какую-то плошку с прозрачными кристалликами:

«Тема урока: евреи – это соль».

Химичка вывела тему на доске и показала классу прозрачные кристаллики: «Сейчас мы с вами проделаем химический опыт, но, – она хихикнула и зачерпнула маленькой ложечкой, – условный, не настоящий. В школьной лаборатории это делать опасно...»

И Валя, сидевшая за партой, поняла: стоит подбросить даже самую малую толику, и все взорвется. Жестами она потребовала настоящего опыта, но химичка, сверкая глазом, делала вид, что не понимает. Тогда, отчаявшись добиться справедливости, Валя поднялась с места и двинулась к кафедре. Оттеснив учительницу, она сама взяла плошку.

«Знающая женщина, требовательный педагог...» – в дверях, раскрытых на узкую щелку, стояла мама. Карандашом, словно целясь в химичку, она рисовала круг. Химичка отступала испуганно. Как будто бы против воли, Валина рука тянулась к кристаллам. Пальцы, захватившие крупицы, пронзило жжение. Она стояла, занеся над ретортой немеющую руку, и все, сокращенные правильно, подбадривали, кивая головами.

«Рано или поздно все кончится плохо», – она услышала голос Иосифа и тут же заметила: Левка улыбается нехорошо.

«Ну и пусть», – Валя ответила им обоим и, точно примерившись, кинула щепотку в самый раструб. Все забулькало, пошло пузырями, и зримо, словно в учебном фильме, Валя увидела: оно распадается, взлетает в воздух медленным взрывом...

Грохот разбудил всех. Девочки сбежались в Валин угол. Книжная полка, прибитая над кроватью, валялась на полу.

– Кошмар! Прямо с гвоздями! А если бы на голову?! – наперебой девочки делились друг с другом самыми ужасающими фантазиями.

– Надо же, не успела вернуться, в первый же день... – переминаясь с ноги на ногу, Наташка куталась в казенное покрывало.

– А знаете, чего я подумала?

Волнение улеглось. Подобрав с пола раскиданные книги, девочки разбрелись по углам. Сонный Наташкин голос раздавался в тишине:

– Я подумала: этот Иосиф – сволочь. На твоем месте я бы еще как согласилась. И квартиру, и денежки пускай платит – каждый месяц.

– А я бы нет! Из гордости, – новенькая, ее имя Валя не запомнила, пискнула из своего уголка.

– Глупости! – Светка возразила решительно. – Ему только этого и надо, чтобы Валька строила из себя гордую.

– А я бы, – Наташка села так, что запели пружины, – и денежки взяла, и гордость соблюла, – она замолчала загадочно.

– Как это? Как это? – снова все говорили наперебой.

– Сначала... – Наташкин голос бурчал в подушку, – взяла бы его денежки. А потом как-нибудь отомстила. Чтобы неповадно.

– Нет, – в темноте Валя отказалась. – Я его люблю.

– Ну и дура! – пружины скрипнули недовольно.

Наташка отворачивалась к стене.

Первой утренней мыслью была утрата. Открыв глаза, Валя не поняла, где находится. Тяжкий сумрак стоял над постелью. Плотный и липкий. Не давал дышать. Она подумала: как в могиле. Над изголовьем зияли рваные дыры. Валя потянулась и отодрала полосу. Из дыры брызнули тараканы. Она ойкнула и вспомнила сон. Во сне был голос Иосифа, и, закрыв глаза, Валя прошептала: «Нет, нет, я люблю его». Магические слова не действовали. Лицо Иосифа оставалось чужим. Уткнувшись в подушку, Валя видела острый нос и хитро разрезанные веки. Она отбросила одеяло и поднялась рывком.

Следующие две недели прошли в ожидании. До последнего она не соглашалась поверить и косилась на Машу-Марию. Вале казалось, бывшая подруга улыбается торжествующе. Она не сомневалась: своей сестре он рассказал всё. Во всех подробностях. Эта мысль точила, как боль. Валя морщилась, но снова находила взглядом. Вздрагивала, когда Машу-Марию называли по фамилии: «Арго». Эту фамилию, звучавшую странно, Валя много раз примеривала на себя.

Маша-Мария выходила к доске и становилась похожей на него – любя и ненавидя, Валя узнавала черты.

На исходе второй недели она спустилась к коменданту и набрала номер. Звон отдался в пустой квартире. Ночью она впервые подумала о том, что девочки правы. Он заслужил мести. Только Валя не знала способа.

Она представила себя Анной Карениной: вот его вызывают в милицию – опознать бездыханное тело. Рыдая, он молит о прощении. Из ночи в ночь Валя упорствовала, не прощая. Насладившись его мукой, она вообразила себя обесчещенной красавицей – Настасьей Филипповной. Кто-то, сверкавший страшными глазами, давал за нее пачку денег. Забывая о главном, Валя обдумывала, что – на такие деньги – можно купить. Богатства хватало на всех: на нее, на Иосифа, на маму. Иосифу она отдаст половину – тогда он одумается. «Евреи любят деньги», – она прошептала, как будто слыша себя со стороны. Даже сказанное шепотом, это слово звучало скверно.

«Еврей, еврей! – Валя тряхнула головой. – Так ему и надо, раз не хочет все по-хорошему!»

– Валька, Агалатова, тебя вниз – к телефону, – ктото застучал в дверь и позвал громко.

Сорвавшись с места, Валя кинулась вниз. Она бежала, не чуя ног, потому что внизу, в черной телефонной трубке, дожидался голос, который наконец понял.

Трубка ныла короткими гудками. Дежурная, сидевшая в углу, мотала пряжу.

– Откуда мне знать – брала-то не я, – дежурная тетка пожала плечами.

Жар, брызнувший из сердца, растекался по рукам. Едва переставляя ноги, Валя возвращалась к себе в комнату. Останавливаясь на каждой ступени, бормотала: «По-плохому, по-плохому».

В комнате было холодно. Она сдернула байковое покрывало и натянула на плечи. Грипп или ОРЗ. Колени дрожали в ознобе.

«Ненавижу».

Она поняла, что ненавидит их всех – всех евреев. Кроме Иосифа. Его она любит. Ей он нужен все равно какой – любой.

«И денежки, и гордость», – она вспомнила Наташкины слова и наотрез отказалась: «Ну, уж нет, я не дура».

Дрожа от вирусного холода, Валя мечтала о том, что станет красавицей. Как Настасья Филипповна. И никогда не возьмет его денег. Представляя себя в белом подвенечном платье, в котором выходила на крыльцо, она думала: евреи поступили с ней по-плохому, а значит, месть настигнет их всех, кроме Иосифа. Потому что все они – заодно. Против нее. В особенности его сестра.

Валя вспомнила, как Иосиф смеялся, рассказывая истории, и, прислушиваясь к его голосу, наконец расслышала. Он сам рассказал ей об этом, подсказал,