Два следователя, сидящих в моих мозгах, предвкушают победу. Против них у меня нет разумных аргументов.
– А потом... Татьяна Андреевна. Нет-нет, – добрый следователь машет руками, – конечно, это личное...
Злой следователь пощелкивает пальцами:
– Личное... Не личное... Короче: его мать. Ваша бывшая подруга. Как ни крути, увела вашего мужика. Я уж, – он вздыхает деликатно, – молчу про
– А вот это вас не касается, – я пресекаю решительно. В разговоре с ними я буду стоять до последнего. На ее стороне. – Уж с этим мы как-нибудь разберемся. Без вас.
– Ага, – добрый следователь кивает. – Без нас. Уже разобрались. Пятнадцать лет назад.
Я пропускаю мимо ушей. Что мне до их
– Что касается моего любовника, не увела, а подобрала, – я слышу свой ясный голос. В разговорах с ними мне ясно все наперед.
– Ну, это – частности: подобрала, увела... Все равно вам было... неприятно, – злой следователь косится в сторону. – Ну, признайтесь. Вам же было противно? В то время, когда вы работали как проклятая, они, за вашей спиной...
– Еще бы не противно! – добрый следователь, сидящий в моих мозгах, отвечает за меня. – Вот мне уж точно было бы противно. Как говорится, на вашем месте...
– Если помните, к тому времени я
Злой следователь пожимает плечами, открывает папку, прошитую мертвыми нитками.
– Поглядим. Что у нас тут записано? Ага, – тычет пальцем. – Вот. Оперативная кличка: Кролик. Нынешний муж вашей подруги. Он же – ваш бывший любовник. Теперь имеет крутые связи.
– Сильная тема! – добрый следователь вертит головой восхищенно. – Бывший кролик,
Завязки свисают безвольно, как потрепанные шнурки. Из папки сочится запах гнилого времени. Дух формалина, достоевско-ждановской жидкости, неведомый героям европейских романов. Этой же гнилью воняет и в наших мозгах.
– Ну уж – бывший! – я усмехаюсь. – Разве у
– А вот тут вы правы, – с последним тезисом он соглашается охотно. – Это ваша цивилизация рухнула. А наша, изволите видеть, уцелела. И именно по этой причине. Мы – не предатели, отрекающиеся от своего прошлого.
– Прошлое, настоящее, будущее, – злой следователь морщится. – В сущности, это только слова. За которыми нет никакого смысла. С философской точки зрения время – категория непрерывная. Кстати, с нашей тоже.
– С каких это пор, – я обращаюсь высокомерно. Как если бы за моей спиной стояло достоинство, воспитанное классической русской литературой, – моя свобода зависит от вас?
– Предпочитаете, чтобы она зависела от денег? – он листает папку, путаясь в шнурках. – Чего-чего, а уж денег вам точно не хватит.
Они с коллегой переглядываются.
– Между прочим, это – ваши подлинные показания.
– Никаких показаний не было. Это все – выдумки.
– Выдумки? – он вскидывает глаза. В его глазах благородное возмущение. – Извольте, – он протягивает захватанную бумагу. – Прошу ознакомиться. С протоколом вашего предыдущего допроса.
Я читаю внимательно:
Вариант 1. Часть 1. А 3 .
Следователь: «А что вы скажете об этом: не убий, не укради?..»
Подследственная: «А это – не наш вопрос. Пусть спрашивают с тех, кто придет за нами».
– Иными словами, – злой следователь кивает в сторону кухни, – с них. Может быть, вы этого не заметили, но они
Эти дети ничего не ответят. Чтобы отвечать, надо знать слова. Все, а не только те, на которые
Я осматриваю листок, повернув тыльной стороной. У меня есть собственный опыт, который я наработала у Фридриха. Так и есть: никакой не подлинник. Перевод с какого-то европейского языка: перевели, подогнали по строкам, чтобы никому не пришло и в голову. Прежде чем подписывать, пожамкали. Так, как это делали мы. Но сперва – они. Мы двигались за ними следом.
Внизу стоят свежие подписи.
– А это? – я интересуюсь вежливо. – Перевели на окне?
– Вот еще! – злой следователь бросает раздраженно. – Поверите, просто нет отбоя. От желающих поставить свою закорючку. Мы уж тут замучились: идут и идут...
Два великих портрета, отмененные новым временем, смотрят растерянно. Так, как они смотрели
В кабинете Фридриха было полно народа, но зверок, чуявший недоброе, смотрел на меня.
«А вы чего ждете? – Фридрих обернулся к охранникам, которых про себя я называла кусками мяса. – Начинайте сами. За это вам платят деньги».
«Давай, шевели мослами», – кусок мяса, стоявший справа, держал улику – черную тряпочную сумку.
Его напарник, стоявший слева, буркнул: «Топай, топай».
Втянув голову в плечи, зверок шел к дверям.
Звери, начавшие сами, двинулись след в след. В их глазах ничего не проступало: ни злобы, ни возмущения. Ничего личного. Просто цепь питания. В которой зверь стоит
Два портрета, висевшие на Стене Классической Русской Литературы, смотрели вслед звериной процессии...
Я возвращаюсь в свое настоящее. К своим собеседникам. Теперь они снова похожи на пастырей: католического и православного. Дополняют друг друга, как два построчных перевода.
– В нашем Ордене нет подобных нелепостей. Никакого разорванного времени. Для нас – все едино.
– Ага, – его визави кивает. – Наше прошлое смыкается с нашим будущим через наше же настоящее...
Затаившись в родительском капище, я сижу смирно. Интересно, кто из них двоих – подделка? И с чего я взяла, будто Кролик с ними
Я прислушиваюсь. Конечно, мне это только кажется: в прихожей шелестят голоса. Как листки, вложенные в новые папки. В них нет и не может быть ни нашего опыта, ни наших обглоданных цитат. Наши дети начинают с нуля. Так, словно до них ничего не было.
– Ой, да она, наверно, легла, – Александра щебечет шепотом. – Да, да. Передам. Конечно. Давай. Ну, пока.
Дверной замок щелкает.
– Не спишь? – дочь заглядывает в комнату. Усаживается на маленький диванчик, на котором спала в детстве. – А знаешь, что он
Я отвожу глаза, стараясь не встретиться взглядом с портретами. Как будто меня уличили в чем-то постыдном. В том, что следует скрывать.
– Если тетя Яна... – мне трудно произнести это вслух. – Может, ты и права. Пятнадцать лет. Действительно, много времени. В общем, если она не против, я тоже...
