подробное розовое тиснение. Пётр Иванович развязал галстук, долго прогонял непослушные пуговицы в узкие матерчатые щёлки, путаясь и пыхтя, выдирал пухлые руки из хрустящих, накрахмаленных рукавов.
— Встань, штаны сниму. — Соня протянула к нему худые руки. Пётр Иванович отстранил её, приподнялся, расстегнул пояс и, переступив через гармошку безвольно упавших чёрных брюк, — полный, коротконогий, в просторной майке и длинных синих трусах — зашлёпал в столовую.
Большой круглый стол, стоявший в центре просторной, залитой солнцем столовой, был уже накрыт.
На белой льняной скатерти теснились две розетки с икрой, блюдо с толсто нарезанной осетриной и сёмгой, салат из помидоров и огурцов, винегрет, маринованные патиссоны, солёные грибы, квашеная капуста, потный графин с жёлтой настойкой, куча свежих пирожков в хрустальной вазе, грубо нарезанные ломти тёплого хлеба и три глубокие тарелки.
Пётр Иванович взял пирожок и надкусил.
Дверь, ведущая на кухню, отворилась, показался осторожный поднос с двумя кастрюлями и сковородкой.
— Анна, пироги с луком? — спросил Пётр Иванович, с интересом рассматривая забинтованную шею кухарки.
— С луком, с луком… садитеся.
Анна поставила поднос на подоконник, повернулась и, шаркая шлёпанцами, вышла.
Пётр Иванович доел пирожок, стоя потянулся к графину.
Вошла жена, аккуратно развесила на стуле рубашку и брюки.
Пётр Иванович налил стопку, выдохнул и беззвучно вылил в рот желтоватую жидкость.
Соня, воспользовавшись оцепенением мужа (он стоял, зажмуря глаза, держа у рта опустевшую стопку), быстро перегнувшись через спинку стула, ткнула тяжёлой вилкой в дольку селёдки:
— Закуси, Петя.
Пётр Иванович открыл глаза, потянул носом, отвёл руку жены и, отломив кусочек чёрного хлеба, с удовольствием понюхал:
— Слушай, а где Митя?
— В бильярдной. Развлекается.
— С Хромым опять?
— Угу. — Жена села за стол и принялась намазывать бутерброд. Пётр Иванович наморщил лоб, отчего его брови угрюмо ставили переносицу:
— Слушай… А… А как он успел-то? Я ж Хромого видел только что…
— Он успеет. Когда надо, — насмешливо ответила Соня, старательно размазывая холодное, ломкое масло по ноздреватому, исходящему теплом ломтю.
Пётр Иванович вздохнул, заправил майку в трусы и пошёл в бильярдную.
Хромой, голый по пояс, уже лежал ничком на потёртом зелёном сукне бильярдного стола, когда Пётр Иванович вошёл, тихо скрипнув дверью. Хромой приподнялся на сухих коротких руках, стукнул деревяшкой по мутно-жёлтому краю:
— Здравия желаю, Пётр Иванович… Здравия желаю, — и потянулся, силясь встать.
— Лежи! — Пётр Иванович властно махнул рукой. — Что сто раз здороваешься? Виделись уже.
— Да я так… ничего… Я просто ещё раз здравия вам пожелать. — Хромой обмяк и, медленно вытянув успокоившиеся руки, прижался щекой к мягкому сукну.
Митя сидел на подоконнике, тщательно протирая банки:
— Здравствуй, пап.
— Здравствуй, сынок.
Пётр Иванович подошёл, крепко обняв курчавую голову сына, сочно поцеловал его в пухлые полуоткрытые губы. Митя покраснел и, наклонившись, стал быстро собирать банки в картонку.
— Что, опять решил?
— Да, пап, хочется…
— Ну, раз хочется — ладно. Делай. А я посмотрю.
Пётр Иванович степенно подошёл к стоящему в углу креслу, взял с полки старый пожелтевший шар с полустёртым номером 7 и медленно опустился в податливый плюш.
Митя сложил банки, поставил звякнувшую стеклом коробку рядом с неподвижно лежащим Хромым.
Потом, вытащив из кармана клок ваты, принялся туго наматывать её на металлический прутик.
Хромой приподнял седую голову и покосился на Митю.
— Лежи, лежи. — Пётр Иванович вяло перебрасывал увесистый шар из руки в руку. — Теперь недолго.
Хромой вздохнул и расслабился.
Митя тем временем вытащил из кармана спички, быстро нагнулся — ковбойка задралась, обнажив тонкую упругую талию, — достал из-под биллиарда пузырёк со спиртом, отвинтил голубенькую крышечку, тщательно намочил тампон, передвинул коробку с банками к голове Хромого и, перехватив прутик в зубы, чиркнул спичкой. Пламя мягким хлопком объяло пропитанную спиртом вату, жёлто-голубым языком заплясало над голой спиной Хромого. Митя схватил первую банку, одел на пламя и, ловко отдёрнув фитиль в сторону, шлёпнул банку на левый бок Хромого. Круглая стекляшка намертво влипла в бледное, угреватое тело, втянула подушечку вспухшей плоти. Митя схватил другую банку, насадил на пламя и шлёпнул рядом с первой. Хромой поморщился и, повернув лицо к улыбающемуся Пётр Ивановичу, заискивающе прошептал:
— А ведь… горяааачие…
Тот поймал плоско хлюпнувшей горстью шар и в тон ему протянул:
— А ведь знааааю!
И, кивнув в сторону Мити, добавил:
— Виртуоз сын-то у меня. Дааа… Ему бы моих министров лечить. Вишь, вишь что творит…
Митя, уже успевший за считанные секунды облепить левый бок Хромого, быстро наклонился над коробкой, подхватил сразу три банки и занёс над правым.
Через мгновение в банках порывисто прошипело и они туго впились в нечистую кожу Хромого.
Пётр Иванович, кряхтя, нагнулся, угловато взмахнул рукой и пустил шар по коричневой ковровой дорожке.
Шар мягко покатился, пересёк жёлтый кантик, соскочил на громкий дробный паркет и увесисто дюбнул в полуоткрытую створку двери. Митя посадил последнюю банку, загасил пламя, бросил почерневший тампон в пустую коробку и, вытирая клочком ваты влагу со вспотевшего лба, склонился к Хромому:
— Ну как, старик Хенк?
— Ннничего, Мить, нормально…
— Молодец!
Митя схватил коробку и швырнул под стол, завинтил пузырёк со спиртом, спрятал спички и ещё раз пристально осмотрел усеянную банками спину. Умело поставленные, они с силой втягивали дряблое, раскисшее тело Хромого, который, прижавшись щекой к сукну, тяжело, по-стариковски дышал, тоскливо шаря влажными глазами по пустой выкрашенной зелёной краской стене. Его некрасивое рябое лицо, начавшее покрываться мелкой испариной, еле заметно вздрагивало при каждом судорожном сиплом вздохе, дрожь шла по костистым плечам и сползала по спине, отчего плотно сидящие банки тихо сталкивались выпуклыми мутными боками, перекликаясь тусклым стеклянным шорохом. Митя, оставшись довольным банками, побежал к подоконнику, сел, вынул из пустого цветочного горшка чёрный пистолет, сжал тонкими пальцами порывисто изогнутую ручку и подмигнул отцу.
Отец улыбнулся:
— Смотри, осторожней.
Митя одобряюще кивнул, ёрзая, вытащил из узкого заднего кармана брусочек обоймы, ловко загнал в ручку пистолета, сочно отттянул затвор и замер, уперев ручку в исцарапанное, расплющенное о подоконник
