— Не печалься, — утешил его Румцайс. — Я твою кукушку испортил, я её и починю.
Взял он часы с подбитой кукушкой и отнёс Мане в пещеру. Маня, завидев кукушку, чуть не заплакала, но как помочь ей, не знала.
— Что с ней, бедненькой?
— Будет лечиться, — сказал Румцайс. — Нет для кукушки лучшего места, чем зелёный лес. Пускай поживёт у нас, пока не поправится.
И повесил часы с кукушкой на сучок возле пещеры.
Потом они всё поглядывали в лес как там птица поживает. Лесной воздух делал чудеса. Через неделю кукушка уже пробовала голос подавать, через две недели куковала как по нотам.
— Пусть побудет у нас ещё недельку, чтоб совсем на ноги встала, — решил Румцайс.
Тем временем среди птиц разнеслось по лесу, что живёт у Румцайсов чудо-кукушка. Слетелись к пещере сойки-пересмешницы, юркие поползни, дубоносы-долбоносы, зяблики, иволги и дятлы, расселись на ветках вокруг, таращат на кукушку глаза.
Кукушка недолго терпела, скоро ей эта любознательность надоела. Спряталась она в свой домик над часами, захлопнула за собой дверку и носа не кажет.
Птицам это не понравилось, а дубонос сказал, что так он этого не оставит. Подлетел, долбанул клювом в дверцу, распахнул её, и все птицы снова уставились на кукушку.
— Ну, чего глаза вытаращили? — не выдержала кукушка.
— Чтобы видеть, — отвечали птицы.
— Так я вам покажу!
Выскочила кукушка из часов и полетела но лесу. Она летала от гнезда к гнезду и в каждом ненадолго задерживалась.
— Что ты там делаешь? — забеспокоились птицы.
А она ни звука в ответ, облетела гнёзда и вернулась в свой домок.
Вскоре пришёл к Румцайсам часовщик Семерад за своей, теперь уже здоровой, кукушкой. Румцайс подвёл его к часам, висящим на суку дерева, кукушка выскочила и трижды прокуковала. Семерад сверил время со своими карманными:
— Ровно три, как из пушки.
Поблагодарил он Румцайса за заботу, сиял часы с дерева и забрал их с собой в Ичин.
В тот день Маня устроила в пещере уборку. Румцайс ушёл в лес, чтобы пережить это стихийное бедствие где-нибудь на мягоньком мху Лёг он под деревом, но едва прикорнул, примчался поползень и сердито застрекотал на Румцайса. Румцайс отмахнулся от него шляпой и снова погрузился в сон. Но тут слетелись сойки, дубоносы, иволги и дятлы и стали тормошить Румцайса.
— Да что ж это нынче стряслось в лесу? — Румцайс зевнул и сел.
Птицы налетели на него, повели от гнезда к гнезду, и Румцайс не сразу поверил своим разбойничьим глазам: в каждом гнезде сидело по кукушонку.
С утра до вечера лазил Румцайс по деревьям и выбирал из гнёзд кукушкиных детей. После они вдвоём с Маней снесли их часовщику Семераду в город. Семерад подобрал каждой птице механизм из зубчатых колесиков и каждую кукушку посадил в домик: получилось много-много часов с кукушкой.
Но в своей пещере Румцайс таких часов не повесил, чтоб на кукушкин голос не заявились княжеские лесничие.
Зато в Ичине стало теперь как в лесу — отовсюду раздавалось весёлое «ку-ку».
Как Румцайс вернул радугу на небо
Несколько дней лил страшный ливень; когда он кончился, Маня вышла из пещеры, чтобы вычерпать из криницы мутную воду. Не успела она дойти до криницы, как остановилась и воскликнула:
— Ой, Румцайс! Я такого сроду не видала!
— И я! — сказал подошедший к ней Румцайс.
Из криницы поднималась радуга, огромным коромыслом перекидывалась она через холм Зебин и упиралась в землю где-то возле главной площади в Ичине.
— Она не улетит? — тихонько шепнула Маня и на цыпочках подошла к радуге.
Радуга стояла тихо и сверкала всеми красками.
— Поди сюда, Румцайс, смотри, что я тебе покажу, — позвала его Маня и стала прохаживаться но радуге, и вся, с головы до ног, переливалась красками самых нежных оттенков.
И вдруг радость их кончилась. Радуга оторвалась от криницы и стала подниматься вверх, как-то странно дёргаясь.
— Что-то происходит с ней на другом конце, — рассудила Маня.
— Что бы это могло быть? — задумался Румцайс и поднялся по веткам на самую верхушку высокого дуба, откуда видно ичинскую площадь. После дождя там не было ни души. Только перед своей лавкой стоял галантерейщик Шпанский и наматывал радугу на согнутую в локте руку.
Румцайс соскользнул с дуба, как всадник с лошади.
— Этого так оставлять нельзя! Эдак грозы останутся без радуги.
Он обмахнул рукавом сапоги и заторопился по тракту в Ичин.
Вошёл он в городские ворота и увидел бургомистра Гумпала. Поскольку князь всё ещё сидел взаперти в башне, княгиня Майолена снова назначила Гумпала главой города, чтобы городская власть была в крепких руках.
Гумпал вышагивал в новых полосато-радужных штанах через площадь к ратуше.
«Шпанский продаёт радугу городской знати на штаны, — сказал себе Румцайс. — Надо спешить».
Бургомистр Гумпал шёл по площади, а Румцайс — следом за ним. Поднимаясь по ступенькам к дверям ратуши, Гумпал невзначай оглянулся и увидел Румцайса. Он поднялся ещё на одну ступеньку и говорит:
— Ну, Румцайс, уж не задумал ли ты снова чего против меня? Князю от тебя уже досталось. Только недолго гулять тебе на Свободе. Княгиня Майолена возвращается из Копытова, она выпишет из Фландрии замочного мастера и он выпустит его светлость князя из башни.
Румцайс не ответил на это ни «да», ни «нет» и тихой разбойной поступью направился в галантерейную лавку Шпанского.
Шпанский разложил в витрине лавки несколько локтей радуги и даже бумажку с ценой прикрепил: «По два гульдена за локоть». А из дверей лавки выбежала жена его Шпанская и закричала на всю площадь:
— Сейчас мой порежет на куски и остальную радугу, и мы станем продавать её и простым людям!
Румцайс, не мешкая, подался в лавку, а там Шпанский кромсает ножницами радугу на кусочки.
Румцайс как грохнет кулаком по прилавку:
— Хватит! Пойдёшь со мной и вернёшь радугу на небо!
А Шпанский ему:
— Накось! — И постукал себя ножницами по носу. — Вот это видел?
— Ты что же, собираешься торговать краденым товаром? — попробовал Румцайс вразумить его по- хорошему.
— Приятно услышать такое именно от разбойника!
Шпанский презрительно скривил губы и как ни в чём не бывало продолжал стричь радугу.
Румцайс вынул пистолет.
— Видишь пистолет? Я сейчас как стрельну, а ты как испугаешься, и я всё равно отберу у тебя радугу.
— Ничего ты не выстрелишь, — преспокойно отвечает лавочник. — Сырость-то вон какая тут от радуги. Порох твой давно отсырел.
Румцайс нацелился пистолетом в угол и нажал курок. А пистолет — молчок.
— Вот видишь, — хихикнул Шпанский и знай себе стрижёт.
