помешивал ложкой суп в миске. Потом как хлопнет себя кулаком но лбу, так что звон пошёл, и говорит Мане:
— С делами Ольховничка я чуть не забыл про бедных помольщиков, что ездят молоть зерно на верхнюю мельницу.
Он кое-как доел вторую добавку разбойничьей похлёбки и заспешил на мельницу.
По дороге к верхней мельнице он придумывал, как наказать мельника, который отсыпал себе из каждого мешка не меньше половины зерна. Но ничего толкового не пришло ему в голову.
Солнце припекало, и Румцайсу захотелось пить. Он снял шляпу и зачерпнул ею воды. Только хотел напиться, как услышал голосок:
— Приглядись получше, что ты пьёшь!
Заглянул Румцайс в шляпу и видит: плавает в ней маленький зелёный лягушонок. Выловил он его, лягушонок перекувырнулся через голову и обернулся водяным Ольховничком.
— Куда ни ступи, везде о тебя споткнёшься, — проворчал Румцайс.
— Спасибо, Румцайс, что не похоронил ты меня в своей разбойничьей утробе.
Затем он сложил крест-накрест два мизинчика и махнул ими в сторону речки. Тут же но волнам приплыла к ним старая шарманка.
— Вот тебе, Румцайс, награда за твои заботы, — сказал Ольховничек, прыгнул в омут и был таков.
Румцайс выловил шарманку, повертел её в руках и но качал головой.
— Вот удружил! Ни к чему разбойнику такой подарок.
И видит: идёт Маня и несёт жареную куропатку в глиняной миске.
— Что ж ты похлёбки толком не поел, — озабоченно сказала Маня. — И ещё смотри, какое вкусное угощение у нас, а ты тут с какой-то старой рухлядью возишься.
Но когда Маня разглядела шарманку внимательнее, она ей понравилась.
— Ты ешь, а я сыграю тебе на ней, и куропатка покажется тебе вкуснее.
Румцайс отломил жареное крылышко и принялся за него. Маня повернула ручку у шарманки, шарманка заскрежетала, но музыки они не услышали.
— Наверное, надо в другую сторону вертеть, — решила Маня и попробовала крутить наоборот.
Шарманка вздохнула, полились звуки странной музыки, и тут же начали твориться невероятные вещи: недоеденная жареная куропатка стала бледнеть и бледнела до тех пор, пока вообще перестала быть жареной и на ней отросли перья. Клюнув Румцайса в большой палец, она скрылась в кустах.
— Ольховничек подшутил над нами, — засмеялся Румцайс. — Убери, Майя, шарманку в пещеру, будем с ней представления устраивать.
Маня отнесла шарманку домой, а Румцайс пошёл дальше к мельнице. Навстречу ему попался шедший с верхней мельницы батрак Команек из Подольховья с пустым мешком за спиной. Команек печально вздыхал.
— Ты чего так тяжко вздыхаешь, ноша-то у тебя лёгкая? — спрашивает Румцайс.
— Потому и вздыхаю, что мешок пустой, — отвечает Команек. — Только что он был полон пшеницы, я отнёс её на мельницу, чтоб смолоть муку, а мельник отобрал её у меня.
Румцайс так нахмурился, что лес вокруг покрылся мраком.
— Присядь, Команек, на берегу. Я как раз держу путь на мельницу, — говорит Румцайс. — Что мельник взял, то и вернёт.
Забросил он пустой мешок Команека за спину и лёгкой разбойничьей поступью зашагал дальше вверх по течению.
Мельница была очень красивая, и механизм её работал как часы, мельничное колесо вертелось, вода через него журчала-переливалась. И повсюду возле мельницы стояли мешки с мукой, как солдаты на параде.
А на галерее курил мельник, весь белый белый, тёмного пятнышка на нём не было. Румцайс протянул ему мешок.
— Ты забрал у подольховского батрака Команека пшеницу. Верни её.
Мельник оглядел себя, будто голубь, когда охорашивается, и небрежно бросил:
— Это всякий может сказать.
— Тогда смотри, — сказал Румцайс. Ухватил он мельничное колесо за спицы и остановил мельницу. — Вот. И пока не вернёшь Команеку пшеницу, не смелешь ни зёрнышка.
Мельник выслушал его и насмешливо заметил:
— Ты отпустишь это колесо.
— Не отпущу.
— А вот и отпустишь, — повторил мельник, кликнул кого-то, и на галерею вышла его дочь.
Девушка, выращенная на белых булочках да румяных яблочках, была очень хороша собой. Она оперлась о столб и улыбнулась Румцайсу. И ещё раз улыбнулась. Улыбалась и улыбалась. Румцайс попробовал отвести глаза в сторону, да ничего не вышло, и он снова уставился на Мельникову дочку. Мельничное колесо вырвалось у него из рук, и Румцайс вздохнул:
— Твоя взяла.
А Маня всё это время сидела у криницы возле пещеры и начищала тряпочкой медные гвоздики на подаренной шарманке. Вдруг из криницы выпрыгнул лягушонок и говорит:
— Поспеши с шарманкой на верхнюю мельницу!
— Что такое?
— Беги скорей!
Маня схватила шарманку и побежала. Прибежала на мельницу и всё увидала.
Так вот что вы задумали против моего Румцайса! — воскликнула Маня и завела шарманку — стала крутить ручку в обратную сторону.
Что тут началось! Всё пошло наоборот: мука из мешков посыпалась назад в жернова, превращаясь в зерно. И так мешок за мешком. Когда остался один мешок муки, Румцайс крикнул:
— Хватит, Маня!
Маня остановила шарманку, Румцайс взвалил полный мешок на спину, и они отнесли его на берег Команеку.
Мельник выбежал на галерею, грозил Румцайсу, стращал его, тряс мукой из рукавов:
— Ну, постой, Румцайс! Скоро твоим проделкам наступит конец! Прошёл слух, что его светлость князь пожаловался государю-императору в Вену и император на тебя осерчал!
Но Румцайс до того смеялся, вспоминая про случившееся на мельнице, что прослушал эту угрозу.
Как Циписек родился
В один прекрасный день Маня вышла из пещеры и говорит:
— Румцайс, у нас родился сынок, мы назовём его Циписек.
— В честь такого светлого события я дам салют из пистолета! — воскликнул обрадованный Румцайс.
Зарядил он пистолет жёлудем и так грохнул, что гром выстрела донёсся до самого города Ичина.
— А теперь я погляжу на нашего сыночка.
Циписек лежал в колыбельке, выдолбленной из еловой колоды — ель ведь мягче дуба и к тому же приятнее на ощупь. Под головкой у него была подушечка из мха, а накрыт он был лопуховым листом.
— Знаешь, Маня, я сошью ему ботиночки, — решил Румцайс.
Маня спросила, в своём ли он уме.
— Ведь Циписек раньше, чем через год, не начнёт ходить.
— Этот парень пойдёт через неделю, если считать от воскресенья, гордо возразил Румцайс.
— Похвалялась синица море спалить, — улыбнулась Маня и пошла в лес к пчёлам, попросить у них
