Но вместо нее в комнату вошла теща.
— Счас, мама, счас,— захлопотала она. — Подождите минуточку, завозилась я, счас...
Когда я вернулся в свою комнату, Клавочка сидела на постели и стаскивала с себя платье.
— Не помню, как уснула,— зевнула она. — Будто в яму какую провалилась.
Я рассказал ей о бабушке и спросил, почему она никогда не пожалеет, не вступится за нее.
Жена моя удивилась:
— А за что ее жалеть? Не работает, отдыхай сколько влезет, кормят ее, спасибо говорила бы, а не жаловалась!
— Ты понимаешь, что говоришь?! Ей тяжело у нас, плохо!
Клавочка усмехнулась:
— Я-то понимаю, а вот ты... За Бубу не тревожься, она еще нас с тобой переживег
Я взял Клавочку за плечи, повернул к себе. Она подумала, что я хочу поцеловать ее, и приблизилась ко мне, но я отстранился.
— Смотрю на тебя и думаю: как можно было влюбиться в такое сокровище и полтора года бок о бок? Страшный суд...
Она обиженно надула губы:
— Никто тебя не заставлял. Можно подумать, будто тебя насильно женили.
Не знаю, как выработать стойкость ко всем вот таким неурядицам? Тоска нападает на меня все чаще и чаще...
Я не мог больше оставаться в стороне, видя, как здесь относятся к бабушке. У меня созрел план, и изменить его не могли никакие силы. Буквально на третий день после «именин» тестя я отправился в магазин строительных материалов, купил замок для двери и заторопился домой, пока там была только одна бабушка.
Под ее ахи и охи я перетащил в проходную комнату, которую называли гостиной и где спала бабушка, платяной шкаф, две тумбочки и шикарную кровать тещи и тестя, а все, что принадлежало бабушке, перенес в ее законную комнату, врезал замок и отдал ключи со словами:
— Живите тут! Это комната ваша, и никто занимать ее не может.
Я. знал, какая буря поднимется, когда придет теща, и был готов к отражению. Дол возможность и теще, и тестю, и моей Клавочке выплеснуть на меня все, что, по их мнению, причиталось «самоуправцу», а потом спокойно, но твердо заявил, что, если бабушку кто тронет, подам заявление на размен жилплощади.
Революция свершилась. Историю вспять не повернуть...
Ночью меня вызвали на работу. Пепор примчался за мной на такси — на участке произошла авария. Утром пуск ударного объекта, уже и госкомиссия наготове, и газетчики обещали прибыть, а трубопровод вдруг подвел: воду не пропускает. Где-то образовалась пробка.
Пепор шумел, дергался, совал мне полотенце чуть ли не под струю воды, торопил:
— Наши уже все там, а ты мылишься... Надо найти эту чертову затычку и раскромсать ее. Не возись!
Я и без подгоняловки торопился, было у меня какое-то озабоченно-приподнятое настроение. Меня зовут на подмогу, ночью зовут, надеются, что не подведу. И вообще моя голова, похоже, проснулась от затяжной спячки, засоображала, закумекала наконец-то. Хватит мне жить в качестве «подними да брось»! Скажут: «Вбей гвоздь сюда!» Вбиваю. «Выдерни-ка гвоздь отсюда!» Выдергиваю. Так это же и автомат может сделать!
Жизнь вокруг — точно действующий вулкан: каждый год, если не сказать каждый месяц, отмечается такой приметой, что потомки будут мысленно шапки снимать перед моими современниками.
А как мы с Клавочкой жи^ем? Тянутся один за другим наши пустые, однообразные дни; мы то целуемся, то ссоримся и отыскиваем друг у друга изъяны с дотошностью голодных воробьев, которые нашли в песке горстку зерна, выклевали его, но не разлетаются: вдруг еще что отыщут? Промахи компенсировать нам уже почти нечем, ресурсы на исходе и пополнение не предвидится. Страшный суд.
Я не из тех, кто каждую ссору в семье возводит в степень трагедии, но и подставлять правую щеку, когда тебя треснули пс левой, надоело. Я задыхаюсь дома, живу как в тисках, мне не разрешают заниматься любимым делом. Я люблю ходить в музеи, на выставки, хочется побольше увидеть, узнать об окружающем мире. Хожу за экскурсоводом как птенец с разинутым клювом, ожидая, что тебе положат сейчас в рот то, без чего просто жить нельзя. Конечно, можно многое узнать и из книг, это верно, но когда ты видишь что-то собственными глазами, а в это время и услышишь от живого человека — на всю жизнь запомнишь.
Клавочку же в музеи или на выставки ничем не заманишь.
— Была охота в прошлом копаться! Скучно мне там, Витя, пойми, время даром убиваю.
А теща, как только по телевидению начинаются передача «Время» или репортажи о каких-то интересных встречах, событиях, подходит к телевизору, трогает его осторожно, будто температуру измеряет, и выключает со словами:
— Глядн, как нагрелся! Сгорит... В копеечку нам обойдется.
Я пробовал возражать.
Теща иодходила ко мне, обнимала за плечи:
— Про все это в газетах есть, Витенька, спроси у отца, он тебе лучше любого лектора все расскажет. Или радио включай, пожалуйста!
Как-то нас пригласили на встречу с кандидатом в депутаты городского Совета. Пришла дворничиха и сказала, что встреча будет в красном уголке нашего дома:
— Приходите, пожалуйста, увидим депутата нашего, поговорим!
— Придем, придем,— сказала теща,— спасибо, что предупредили.
— Мама, ты что? — удивилась Клавочка. — Куда ты собираешься? Надо тебе это, да?
Теща улыбнулась.
— Да я просто так, чтоб отвязалась. Какая нам разница, кого там выберут?
Я пытался возразить, но Клавочка тут же напала на меня:
— Тебе лишь бы из дому выскользнуть! Уйдешь, и я найду себе развлечение. Думаешь, я не знаю, куда ты бегаешь?
Выходит так: если ты добровольно сдался в плен, то сиди и не скули. Я и не скулил. Поскуливал...
Теща вспомнила о том, что неплохо бы нам с Пепором выпить по стакану чая, когда мы уже подошли к двери.
— Не до этого нам сейчас! — ответил за меня Пепор.
— Тогда, Витя, может, с собой что возьмешь? — настаивала теща: она пыталась что-то втолкнуть мне в карман.
— Вы думаете, ему будет там когда жевать? — сказал Пепор, отводя ее руку. — Не беспокойтесь, не отощает ваш зятек, Приятных вам свовидений! А мы смываемся...
Когда мы прибыли на участок, все наши были уже там. Бригаде дали лопаты: «Копайте!»
Рыли по очереди. Вручную копать тяжело, а экскаватором нельзя: над коллектором проходят трубы и кабель. Там такие сложные переплетения, сплошные связи — это кровеносные сосуды в теле нашего города, источник жизни: свет, вода, газ. А Клавочка считает: все, что делаю я,— пустяки.
Мы углублялись, и выбрасывать землю наверх становилось все тяжелей. Приходилось высоко поднимать лопату, а она с землей как пудовая гиря: размахнешься, вскинешь, и мало того, что плечи болят, так половина земли тебе на голову высыплется и за шиворот попадет — ощущение не из приятных. Но раз надо — значит, надо.
Я даже рад, что меня выззали из дому. Честно признаться, только с бабушкой мне и хорошо.
Рядом засмеялся Пепор.
— Ты чего? — вскинулся я: возможно, я стал заговариваться и сказал вслух что думал?
— Да вот, вспомнил... Какая разница между происшествием и сенсацией. Не знаешь? Так вот слушай: происшествие — это когда собака укусит человека. Сенсация — человек укусил собаку.
Родионыч одернул:
— Нашел время, когда зубоскалить!
Пепор выставил зубы, будто показывал их врачу, и сказал:
— Виноват, исправлюсь...
