закусочную зайти лапши поесть и то неприлично, сам вдруг к гейшам ходит?
Нода, улучив момент, хотел было улизнуть, но я мигом стал перед ним.
– Безмозглый мальчуган, говоришь?… Это что такое? – заорал я на него.
– Да это ж я не про тебя говорил, вовсе не про тебя! – бесстыдно стал отпираться Нода.
Вдруг я спохватился, что обеими руками сжимаю концы своих рукавов. Когда я побежал вдогонку, яйца в рукавах стали кататься и мешали мне, поэтому на бегу я придерживал их руками. Я сунул руку в рукав, вытащил оттуда два яйца и, крикнув: «А, черт побери!» – смаху залепил ими прямо в физиономию Нода.
Яйца с хрустом разбились, и желток потек по его носу. Совсем обалдев, Нода вскрикнул «ай!» и, присев от неожиданности, завопил:
– Помогите!…
Я покупал яйца, чтоб съесть их, и в рукава прятал совсем не для того, чтобы бросаться ими. Только в порыве бешенства, сам не сознавая, что делаю, я швырнул их в Нода. Но, увидев, как Нода с перепугу сел на землю, я понял свою удачу и, приговаривая: «Ах ты скотина, ах скотина!…», расколотил об него остальные шесть яиц, так что лицо его стало совсем желтым.
Пока я бил яйца об морду Нода, «Дикообраз» и «Красная рубашка» находились еще в разгаре переговоров.
– А у тебя есть доказательства, подтверждающие, что я привел гейшу и с ней ночевал в гостинице?
– Я сам видел, как твоя гейша под вечер прошла туда. Попробуй отопрись!
– Мне нечего и отпираться. Мы с Ёсикава ночевали вдвоем. А приходили туда под вечер гейши или нет, почем я знаю!
– Замолчи!… – заорал тогда «Дикообраз» и ударил его кулаком.
«Красная рубашка» пошатнулся.
– Это разбой!… Это хулиганство! – завопил он. – Без всякого права прибегать к физической силе – это беззаконие!…
– Незаконно, зато здорово! – И «Дикообраз» опять сильно ударил его. – Такой негодяй, как ты, не поймет, пока его не поколотишь!… – говорил он, продолжая осыпать своего противника тумаками; а в это же время и я жестоко исколотил Нода.
В конце концов оба они скорчились у ствола криптомерии. Не в состоянии пошевелиться и не пытаясь бежать, они только моргали глазами.
– Ну как, хватит с тебя? – осведомился «Дикообраз». – Мало, так еще всыплю!
Но «Красная рубашка» взмолился:
– Хватит!…
– А тебе как? Тоже довольно? – спросил я Нода.
– Конечно, довольно!… – ответил тот.
– Оба вы негодяи, поэтому вас и покарало небо! – объявил им «Дикообраз». – После такого урока будьте впредь осмотрительнее! Сколько бы вы ни оправдывались, справедливость свое возьмет.
Оба молчали. И действительно бесполезно было что-нибудь говорить.
– Я не собираюсь ни бежать, ни прятаться, – продолжал «Дикообраз», – сегодня до пяти часов вечера я буду в гостинице «Минатоя». Если угодно, можете присылать полицейского или кого хотите.
И я сказал:
– Я тоже не сбегу и не хочу прятаться. Я буду там же, где Хотта. Можете жаловаться в полицию сколько угодно.
И мы вдвоем быстро ушли.
Когда я вернулся домой, было уже около семи часов. Я сейчас же начал укладывать вещи.
– Что это вы делаете? – с удивлением спросила хозяйка.
– Я еду в Токио, бабушка, и вернусь оттуда вместе с женой, – ответил я, расплатился с ней и сразу же отправился к поезду.
Когда я доехал до побережья и пришел в гостиницу «Минатоя», «Дикообраз» спал в своей комнате во втором этаже. «Немедленно напишу в школу заявление об уходе», – решил я, но не знал, как это делается, и написал так: «По личным обстоятельствам я покидаю школу и воз-вращаюсь в Токио. Прошу на это вашего согласия». Письмо адресовал на имя директора и отослал по почте. Пароход отходил в шесть часов вечера. И «Дикооб-раз» и я очень устали и поэтому спали крепко, а когда проснулись, было уже два часа дня.
– Полицейский не приходил? – спросил я служанку.
– Нет, не приходил, – ответила она.
Значит, «и «Красная рубашка», ни Нода жаловаться не ходили! И мы оба громко расхохотались.
Вечером я и «Дикообраз» распрощались с этим грязным городишкой.
Чем дальше пароход отходил от берега, тем легче становилось у меня на душе. От Кобэ до Токио было прямое сообщение, и когда я прибыл на вокзал Симбаси, мне казалось, что я, наконец, вышел из тюрьмы на свободу.
С «Дикообразом» мы тут же на вокзале расстались, и с тех пор нам так и не пришлось больше встретиться.
Остается рассказать о Киё.
Приехав в Токио, я не пошел искать себе комнату, а прямо, как был, с чемоданом в руке, влетел к Киё:
– Киё! Это я!
– Ох, мальчуган! Как хорошо, что ты уж вернулся!… – И слезы закапали из ее глаз.
Я тоже был ужасно рад.
– Больше я в провинцию не поеду, – сказал я, – останусь здесь, в Токио, и мы вместе с Киё обзаведемся своим домом.
Вскоре по рекомендации одного лица я устроился техником на городскую железную дорогу. Жалованья я получал двадцать пять иен в месяц, а за квартиру платил шесть иен. И хотя у нашего дома не было шикарного подъезда, Киё была очень довольна. Но, к несчастью, в феврале этого же года она заболела воспалением легких и умерла. За день до смерти она подозвала меня и сказала:
– Мальчуган, очень прошу тебя, когда я умру, похорони меня в своем семейном храме. Тогда в могиле я буду спокойно и радостно ожидать, когда придет мой мальчуган…
Вот почему могила Киё находится в Кобината, в храме Егэндзи.
[1] У нас издавалась позднее под названием «Ваш покорный слуга Кот» –
[2] Нацумэ Сосэки, Сердце (роман, перевод с
