Зло отключив телефон, хозяин косо посмотрел на генерала. Но постепенно вернулась улыбка:
– На этом осмотр коллекции можно считать завершенным. Что бы вам еще хотелось увидеть, мой друг? – загадочный русский осточертел Мартину хуже кислой капусты. Но хозяин боялся отпустить гостя в одиночку бродить по коридорам. Мало того, что русский выведает какие-нибудь секреты. Так ведь азиат может встретиться воспитаннице Герде. А это – шлехт. Плохо. Девчонка выросла маньячкой. До бессмысленных убийств сама не своя. А оставлять за спиной неразгаданную тайну все равно, что не вылечить подхваченный в прифронтовом борделе триппер.
– Вы обещали показать псарню.
Зачем при слове «псарня» русский удовлетворенно потер руки? Уже разведал, что хотел, и надеется сбежать? Или у него на псарне встреча со связником?
– Ну, собачек, так собачек, – фальшиво милостиво согласился ларингофон, и коляска развернулась к выходу, – Как все-таки гут, что вы не знаете иностранных языков. Иначе вам бы пришлось услышать столько мерзостей…
Мысль так и осталась незакончена, поскольку у хозяина вновь проснулся мобильник:
– Я? Это ты, Женевьев?. – сразу стал вялым и посерел лицом немец, – С мальчишками покончено?.. В страшных муках?.. – лицо фрица чуть посветлело, но вновь по нему побежала тень, – Какой процент с исландской сельди? Может быть еще и чилийский китобойный промысел!?… А что я скажу желтопузому?.. Если я ему отдам взамен «Двадцатый век Фокс», то что я скажу Паплфайеру?.. Ну хочешь Эльзас и Лотарингию? От сердца отрываю… – услышав ответ, немец посуровел, – А это мы обсудим после нашей победы! – и отключил трубу, и подозрительно покосился на Евахнова. Как хорошо, что эта дубина не смыслит по иноземному. Или смыслит? Нет, нельзя верить даже родной матери, но досье не врут.
Генерал же, закрыв глаза, тряс головой. Опять ему померещился Зыкин. Будто живой. Или не померещилось, будто за оконным стеклом живой Зыкин под ручку со спортивной девчонкой прошествовал к парадной лестнице дворца?
Мартин от бессилия чуть не заскрипел вставной челюстью. Русский зажмурился и трясет головой. Зачем??? Может, у него в ухе приемник, и те, кто заслал сюда русского, вышли на связь, чтоб передать последние инструкции? А вдруг российская разведка уже все знает??? Не может быть!!!
– А ведь я ради пополнения своей коллекции могу отыскать любое оружие на земном шаре, – круто развернул кресло лицом к русскому экскурсовод.
– И даже пистолет Стечкина с номером 87113522764? – прошептал вслух потаенную мечту Евахнов.
– И даже пистолет Стечкина под этим номером! – и вдруг хозяин палаццо обратился к Евахнову с совсем другой интонацией. Это говорил уже окончательно не радушный хозяин, развлекающий гостя, а прошедший огонь и воду интриган. – И все-таки, генерал Евахнов, зачем на самом деле вас заслали в Бразилию? – это говорил уже совершенно другой человек. Человек с глазами не прозрачней пуговиц на мундире. Человек – раздутая водяная мумия.
Мартин вспоминал. В апреле 42-го Гейдрих стал просто невыносим. Он бомбардировал ставку победными реляциями о усмирении чехов в Богемии и Моравии. Он стал открыто подтрунивать над своим шефом Гиммлером, считая, что место начальника Главного имперского управления безопасности у него в кармане. А обожаемый Адольф тыкал успехами Гейдриха в глаза своим старым «серым кардиналам». И тогда произошло то, что должно было произойти. 30 мая 1942 года германское бюро информации опубликовало в Берлине следующий бюллетень «27 мая в Праге неизвестными лицами совершено покушение на имперского заместителя протектората Богемии и Моравии обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха. Обергруппенфюрер СС Гейдрих был ранен, но жизнь его вне опасности. За выдачу участников покушения устанавливается премия в размере 10 миллионов крон». Гейдрих долго цеплялся за жизнь, но… 4 июня скончался. Вскрытие показало, что он умер от воспаления клетчатки средостения. А через неделю Гиммлер и Борман снова стали отпетыми врагами. Отпала надобность в дружбе. Так и с русским. Придется опять себя пересиливать и терпеть, ведь эта дружба на три дня.
Будто кто-то шарахнул Евахнова полным песка мешком по голове, будто сел на осиное гнездо генерал. Будто целая свора доберманов разом набросилась и давай рвать на куски, так опешил от бронебойного вопроса генерал. Его инкогнито было раскрыто, словно гроб с сановным покойником в Колонном зале Кремля.
– Чтобы вернуть свое табельное оружие, – еле смог выжать сквозь зубы ответ русский генерал.
Некое время царила гнетущая тишина. Телохранители целились в Евахнова пока только зрачками. Пожарное кресло развернулось и подвильнуло к Евахнову вплотную.
– Давайте заключим пакт. Вы гостите у меня три-четыре денька, а по истечении этого срока я вручу вам искомый пистолет Стечкина, – не поверил легенде россиянина Мартин и решил на всякий случай оставить того при себе на виду. А за ужином Борман уж как-нибудь найдет способ подсыпать лазутчику сыворотку правды. И узнает всю подноготную без негигиеничных пыточных процедур…
…«Сыворотка правды» – вещь, конечно, ядреная. Но для мегатонника она по барабану. Потому что с 98 -го отряд последнего рубежа взял на вооружение испытанную в полевых условиях методику защиты от этой сыворотки Анатолия Хутчиша [44]. Однако, никто не учил мегатонников защищаться от более опасной сыворотки – сыворотки любви».
Пропитанный этой отравой до дрожи в коленках Валера ранним утром выбрался в сад. «Я вернусь, когда вечер позолотит верхушки деревьев!» – мысленно продекламировал Зыкин и отправил воздушный поцелуй колыхнувшейся шторе окна второго этажа.
В душе бойца творилось что-то невероятное. Наяривали скрипки, ухали литавры и трубили фанфары. Тело сладко ныло, и, может быть, именно по этому Валера не замечал ничего вокруг.
Он не замечал щебета проснувшихся птиц в ветвях обступивших палаццо кленов; не замечал благоухания азалий и родендронов на окружающих дворец клумбах. Не замечал щелканья ножниц подстригающего живую ограду садовника. Зыкин не смотрел под ноги, и в какой-то момент усыпанная гравием дорожка вдруг свернулась в рулон… А сам боец оказался подвешенным между небом и землей. Подвешенным и раскачивающимся в надежной капроновой сетке.
И тогда Валера наконец оценил и благоухание цветов, и запах пота, исходящий от трех вынырнувших из кущей местных аборигенов; услышал и птичий щебет и довольное гаденькое подхихикивание. Какое счастье, что окно Герды осталось далеко за ветвями деревьев, и она не стала свидетелем позора!
Двое ослабили веревку, приспустили сеть пониже к земле. Третий – самый рослый – смотрел на происходящее, сложив руки на груди.
– Кортес нам приказал ловить незнакомых белых обезьян, которые выходят из палаццо в одиночку, и мы поймали белую обезьяну. Хау. – на диалекте племени бороро величественно произнес рослый. Он был не только выше подельников, но и массивней.
– Теперь нужно съесть белую обезьяну! – счастливо улыбнулся тщедушный индеец, – Зажарить и съесть!
– Но Кортес нам не приказывал его есть, – засомневался третий в компании, с непропорционально длинными волосатыми руками, – Почему мы должны его есть?
– Потому что это вкусно! – счастливо улыбаясь, парировал тщедушный. Судя по манере сопровождать каждое слово каким-нибудь движением, этот воин в бою был не менее опасен, чем камышовая кошка. И задубевшие шрамы на его ладонях тому лишнее подтверждение.
Длиннорукий почесал затылок, согласно кивнул и достал из-за пояса каменный нож.
Рот Валеры от стыда наполнился горечью. Какой он ужасный лопух! Тело зазудело от стыда, будто за шиворот высыпали полкило термитов. Так худо российскому пареньку не было с американской командировки. Чтоб не засветиться, он тогда ночевал в зоопарке. И вот спросонья перепутал клетку канадских волков с вольером для скунсов. А через час незыблемо требовалось появиться на рауте в Белом Доме при фраке и прочих великосветских атрибутах. Как он выкрутился, не описано ни в одном рапорте.
А закутавшиеся в пончо индейцы продолжали упоенно выделять слюну.
– Белые пришли в наш край много веков назад оттуда, откуда восходит Солнце, – заговорил рослый, – И наши предки поверили белым. Но, спросим мы себя, разве так же хороши дела белых людей, как дела согревающего землю и дарующего жизнь всему Солнца? Нет, ответим мы, не так хороши их дела, а помыслы еще гаже. Много веков наш народ изнывает, исполняя прихоти белых. Наши женщины разучились ткать
