– Такие дела, – сказал, пользуясь секундной передышкой, старшина. – Твой черед прыгать первым, земеля. Расклад кондовый: находишь этого ирокеза со шрамом, нейтрализуешь и отбираешь сапоги. Чутье подсказывает, наш Чинганчгук окопался где-то в районе Московского вокзала, не зря там самоходная артиллерия кучкуется. Победим, там и встретимся: в Москву поедем докладываться. Только технику музейную не курочь почем зря, – Илья бдительно засек, что девушки мешкают, – Так, красавицы, по ранжиру становись!!!
– На самолете быстрее, – позволил себе возразить Зыкин. – Только не на этом. Трем четвертям бортовых систем кранты.
Но вот выстроить дам в шеренгу по росту не получалось: самые красивые барышни планеты толпились возле завывающего ветром и норовящего тем же ветром сшибить с ног распахнутого грузового люка, попискивали, охали и испуганно хватали друг друга за плечики, однако подчиняться Кучинской команде не желали ни в какую [141].
– А у тебя деньги на билеты есть? – перекрикивая ветер, логично спросил молодого бойца Кучин. – То- то. А я пока нашим герром Борманом займусь.
– А почему ты – Борманом?
– Надо, – серьезно ответил Кучин, набрасывая на плечи парашют. – Хочу за деда отомстить – он на войне погиб. Ну что, готов? Первый пошел, второй приготовиться…
Расставшись с Зыкиным, старшина Кучин стал деловито хватать самых красивых девушек планеты по одной за талию и вышвыривать в люк без церемоний. Девушки визжали так, что закладывало уши, однако ни одна из них – убежденных повторенной Ильей на восьми языках лекцией, на тему того, что главное в случае непосредственной угрозы «красиво сдаться в плен» – не сопротивлялась.
Когда мисс Таджикистан последней ухнула камнем в ночь, Кучин довольно потер руки:
– Сорок девять, – и швырнул следом в воздушное пространство несколько расстегнутых чемоданов, авось в них тоже найдется достаточно штучек для отвлечения РЛС, – Черт, чуть не забыл! – хлопнул старшина себя по лбу и метнулся к бару.
Здесь, сунув в карман банку сгущенки, он развязал двух штатных пилотов «Боинга».
– Можете поворачивать в свою Португалию, – дружески выколотил он пыль из их плеч.
– Эй, русский, – восторженно поедая героя глазами, взмолился командир корабля, – Научи «кобре»!
– Смотри внимательно. Показываю один раз, – Илья высоко вздернул правую руку к потолку, крутнулся в фуэте и, оказавшись вплотную к разминающему затекшие руки летчику, резко хлопнул того ладошкой сверху вниз [142].
Капитан лайнера брыкнулся без сознания.
– Ты не понял! – захныкал штурман, – Он просил научить «Кобре Пугачева»!
– А это военная тайна, – Илья снизу пальцем закрыл распахнутый рот штурмана, по военному четко развернулся на каблуках и, насвистывая «Гимн холестерину» собственного сочинения, отправился в грузовой отсек. – Кстати, я бы на твоем месте, коллега, поторопился в кабину. Сдается мне по шуму моторов, что у самолета не пашет восемьдесят процентов бортовых систем, – бросил старшина через плечо.
И вдруг ему навстречу, кто бы вы думали?
– Эй, чехол, а куда все скипнули? Я не поняла…
– Потанцуем? – Илья галантно приобнял девушку и покинул «Боинг», не выпуская голландское диво из объятий, – Только не вздумай больше царапаться!
Глава 18. Алес!
Голодное дуло снятой с шасси тридцатимиллиметровой автоматической зенитной пушки целилось пальцем в небо. На руках втащившие орудие на крышу Артиллерийского музея Ганс и Андреас отфыркивались, будто подравшиеся коты. Шишковатые кевларовые шлемы норовили сползти на носы, камуфляжные куртки прели на поясницах, в мышцах сворачивалось кислое молоко, концентрированный рассол слюны разъедал языки. Где-то там, в непроглядных чернилах выси, хоронился вражеский самолет с самыми страшными в мире бойцами – «мегатонниками».
Оранжевые указки двух фонариков, иногда скрещиваясь, зашатались по небесам. Лично от Мартина Ганс и Андреас получили почетное право нафаршировать пятидесятимиллиметровыми латунными червями алюминиевое брюхо лайнера, лишь только «Боинг-747» окажется в зоне прямой видимости. Но ни видимости, ни наводящего сигнала от развернувшегося внизу радиолокационного поста не было. Ганс и Андреас получили приказ в случае отсутствия видимости палить на звук приближающихся моторов, но не слышалось и характерного зудящего нытья турбин. Вместо этого воздух вибрировал от леденящего душу воя, словно с неба падает стая волков.
– Эти русские всегда так по идиотски празднуют Новый год? – Ганс отпустил одолженный в залах полевой призменный бинокль образца сорок третьего года, и тот повис на сыромятном ремешке через шею. Приходилось пользоваться подобным старьем, поскольку все приборы ночного виденья отказали из-за мороза – сделано в Бразилии.
А в черной, клубящейся снегом бездне парили чаровницы, на высоте семисот метров датчик давления автоматически распахивал парашют, и красотки благополучно опускались вокруг и на площадку Кронверка. Правда, визжать и вопить на разные голоса с раскрытием парашютов дамы не переставали – и это было только на руку Кучину. Психологическая атака, как во время Великой Отечественной, когда летчики сбрасывали на врага дырявые бочки и рельсы, которые в полете издавали такой жуткий свист, что враг терял всяческий боевой дух.
На голову Ганса коршуном спикировала тряпка и превратилась в капюшон. Ганс замолотил пудовыми кулаками воздух вокруг себя. Оранжевые зайчики фонариков затеяли чехарду.
– Держись, я помогу! – испуганный до стелек в ботинках рванулся на выручку Андреас, и эхо заиграло этим криком в пинг-понг. Умом понимая, что заведомо опаздывает, соратник елозил ногами по коварно скользкой поверхности изо всех сил, чуть не уехал вправо, где тень скапливалась, будто грязь в луже.
Но Ганс уже справился сам и очумело уставился на трофей цвета куриной желчи:
– «Кензо»… – растерянно прочитал он вышивку на лейбле, – «Кензо»! – восторженно фыркнул он, засовывая тряпку за пазуху. Было вздувшиеся бугры мышц счастливо опали, – Будет сувенир из заснеженной России для Гретхен!
Вторая тряпка – цвета маренго – несвоевременным кленовым листом опустилась на снарядный ящик.
– А это для официантки из…
Но к трофею первым успел жилистый, будто виноградная лоза, Андреас.
– «Армани»!
– Зачем тебе «Армани»?! Уступи, у тебя ведь нет подружки!
– Теперь будет! – отрезал Андреас, – Смотри, какая большая падает, хватит на всех!
С неба на крышу опустился парашют из прекрасного розового шелка, к которому в нагрузку прилагалась длинноногая красавица, расфуфыренная в кольца и браслеты с византийской роскошью, но в джинсовых блеклых шортах под норковым манто. По горсти колючих снежинок беспрепятственно попало и растаяло во ртах немцев.
– Здравствуйте, мальчики. Не подскажете, какой это город? – по-чешски спросила небожительница. Первая ее мысль на твердой земле машинально посвящалась тому, что тушь, наверняка, потекла, на голове – черти что, и хорошо бы горячую ванну…
– Хальт! – направил на девушку Ганс ствол винтовки Мосина.
– Хенде хох! – рявкнул Андркас, целясь в красотку ППШ [143] – естественно, вся Бормановская группа захвата музея не тащила с собой оружие через десяток границ, а вооружилась на месте отреставрированными трофеями.
– Я требую чешского консула! – возмутилось явление. Лучи фонариков впились в гостью, и оставшиеся без присмотра брусничные тени со всех сторон плотней прижались к зенитной точке.
– Может, ее пристрелить?
Девушка испугалась всерьез и покорно приняла позу «руки вверх». Но это оказалась фальшивая покорность. Возбужденно дыша, вроде бы от страха, чешскоязычная девушка сделала один робкий шажок
